Украинский вопрос и политика идентичности - Алексей Ильич Миллер

возможности ввоза в Россию изданного во Львове «Жития мучеников Бориса и Глеба», комитет духовной цензуры ответил: «…хотя по содержанию своему означенная брошюра безукоризненна, но, как написанная на малорусском наречии, не может быть допущена к обращению в пределах Империи». Комитет иностранной цензуры, не удовлетворившись этим решением, обратился в ГУП, и не напрасно. ГУП постановил, что раз издание «напечатано кириллицей, то не только следует пропустить брошюру, а радоваться, что в Галичине партия, противная украинофилам, издает книги, печатая их церковным шрифтом»[600]. Таким образом, оспорив неверную аргументацию духовной цензуры, ГУП отменил решение, которое в действительности соответствовало указу, потому что речь шла о недорогой брошюре для народного чтения, каковые указ запрещал.

Всеми органами, которых касался Эмский указ, он исполнялся без рвения. В определенном смысле здесь верна знаменитая фраза о том, что суровость российских законов смягчалась небрежностью их исполнения. Целый ряд высокопоставленных чиновников, включая министра внутренних дел, его заместителя, киевского генерал-губернатора, попечителя Киевского учебного округа, целенаправленно стремились смягчить сам указ или его исполнение. С большой вероятностью можно предположить, что шаги в этом направлении предпринимал и вел. кн. Константин Николаевич. Никто из них не разделял украинофильских идей. У нас нет оснований, чтобы судить, были ли Тимашев и Лобанов-Ростовский принципиальными противниками указа или делали это из стремления угодить великому князю. Но определенно можно утверждать, что Дондуков-Корсаков и П. Антонович были убежденными сторонниками более гибкой политики в украинском вопросе. Указ, без сомнения, был уникальной по своему характеру и длительности действия ряда статей репрессивной мерой в национальной политике Российской империи. (Цензурные запреты, лишь отчасти смягченные, просуществовали до 1905 г. В 1896–1900 гг. Киевский цензурный комитет ежегодно запрещал не менее 15 % украинских изданий, что было существенно выше его «нормы» по другим языкам, которая не превышала 2 %[601].) Но, toute proportіon garde, неверно характеризовать указ как тотальный «запрет украинства», что характерно не только для Савченко, вынесшего это определение в заголовок своей книги, но и для более поздней историографии.

Глава 11. Последствия Эмского указа

В деле Совещания об украинофильстве, которое вела канцелярия III отделения, сохранилось датированное 4 сентября 1876 г. неподписанное донесение. Оно совершенно недвусмысленно описывало впечатление, произведенное в Киеве Эмским указом: «Прибывшие после каникул из Малороссии студенты рассказывают, что там сильное неудовольствие местной интеллигенции возбудило известное правительственное распоряжение, воспретившее пьесы и издания на малороссийском языке. Результатом этого запрещения было то, что почти во всех помещичьих семействах женщины начали носить национальный костюм (малороссийские рубашки), который давно уже не был в употреблении. Профессора Драгоманова называют главным виновником происшедшего, и он приобрел огромную популярность в Малороссии, особенно в Киеве. Утверждают, что он переселяется в Австрию, чтобы издавать там украинофильский журнал»[602].

Помимо волны негативных эмоций указ вызвал и ряд долговременных отрицательных – с точки зрения правительственных интересов – последствий. Вся украинофильская культурная активность приобрела теперь характер символических манифестаций и притягательные свойства запретного плода. Издательская деятельность переместилась за границу, в Галицию и Женеву, где обосновался Драгоманов. Туда же направлялись и деньги, которые Громада активно собирала в Юго-Западном крае[603]. Постепенно Галиция превратилась в украинский культурный Пьемонт, надежно защищенный австрийской границей от влияния Петербурга. Указ подрывал и позиции прорусски ориентированных галицийских русинов, которых правительство собиралось поддерживать предусмотренными в указе тайными субсидиями «Слову».

Можно сказать, что правительство в очередной раз «наступило на грабли». Совсем недавно, по свежим следам польского восстания, виленские генерал-губернаторы М. Н. Муравьев и К. П. фон Кауфман в своих попытках пресечь распространение польской книги в Западном крае не останавливались даже перед уничтожением латинских шрифтов в типографиях. Результатом стала массовая контрабанда польских книг из Галиции и Царства Польского, так что запрет издавать и продавать польские книги в северо-западных губерниях уже в 1869 г. пришлось отменить[604]. Нетрудно было догадаться, что при наличии украинской издательской базы в Галиции, а об этом шла речь даже в материалах самого совещания, Эмский указ приведет к аналогичным результатам. Вряд ли кто-то из участников Совещания смог бы внятно объяснить и то, каким образом запланированные репрессии должны были предотвратить сближение украинофилов с субсидировавшими украинофильскую деятельность в Галиции поляками, что так беспокоило Петербург.

Весьма показательна реакция на Эмский указ галицийской прессы. Польская «Газета Народова» с удовольствием использовала ситуацию для пропаганды идеи польско-украинского союза против России. Подчеркнув, что «руський народ […] никогда не растворится в монголизме», газета делала однозначный и желанный для себя вывод: «Быть русином и быть в добрых отношениях с Москвой более невозможно». Тут же давались практические рекомендации: «Кто может запретить заграничным русинам писать и печатать, обходя цензуру, или ввозить чисто руськие произведения из-за границы без разрешения правительства? Временно этот удар будет сильным для русинов – но в конечном счете благотворным. […] Сомневающиеся превратятся в фанатиков, слабаки станут способны творить чудеса. Как пожар, как шторм, национальные преследования вызывают чудодейственное самопожертвование. Дети станут героями, рассудительные мужи будут жаждать пальмы мученичества […] Верным галицким русинам не нужно говорить, что им теперь нужно делать!»[605]

Позиция органа галицийских украинофилов «Правды» существенно отличалась от позиции польской газеты. В своей редакционной статье «Правда» сразу же называла Эмский указ «российской Голуховщиной», напоминая тем самым об аналогичных мерах польской администрации Галиции во главе с Ю. Голуховским в конце 50-х – начале 60-х годов и демонстрируя откровенное нежелание бросаться в объятия поляков. Газета настойчиво подчеркивала, что считает указ плодом интриги «киевских доносчиков à la Юзефович» и что «если бы российское правительство оценило и поняло украинский вопрос с его серьезной стороны и скинуло с глаз стекла, закопченные доносами киевских брехунов, тогда оно поняло бы живую правду: главные враги России и есть эти доносчики на украинский сепаратизм». «Правда» писала, что «вся просвещенная Россия, вся Славянщина, вся Европа станет на сторону руського народа против правительственного насилия», и даже выражала надежду, что правительство одумается. Очевидно, что газета даже после указа еще продолжала определенное время ту умеренную линию, которую рекомендовал ей Драгоманов в 1873 г. Вместе с тем практические выводы из сложившейся ситуации неизбежно совпадали с выводами «Газеты Народовой»: «Теперь Галичина должна повести дальше великое и святое дело народного возрождения. […] Там, где решается вопрос жизни нашей народности, там наверняка не будет между галицкими русинами никаких партий, никаких противоречий»[606].

Неуклюжесть и контрпродуктивность Эмского указа становятся особенно очевидны, если оценить те перечеркнутые им перспективы, которые открывала более гибкая тактика Дондукова-Корсакова. Итак, изначальный расчет киевского генерал-губернатора, что украинофилы будут дорожить