Политические сочинения. Том III. История политических институтов - Герберт Спенсер

характеризующей промышленный тип; с того времени (июль 1876 г.) появились и другие перемены в этом же самом направлении. В самой военной организации мы можем указать на возрастающее стремление для приобретения большего внешнего значения обратить волонтеров в регулярную армию, так чтобы вместо оборонительной деятельности, бывшей их первоначальной целью, иметь возможность действовать и наступательно. К этому мы можем прибавить, что стремление, проявлявшееся в прошедшее поколение – ослабить, насколько возможно, военный характер армии ношением статского платья, – в настоящее время остановлено приказом, обязывающим офицеров городских гарнизонов носить форму и вне службы, как это водится в более воинственных странах. Пойдет ли дальше захват военным сословием гражданских функций (дошедший в 1873–1874 гг. до того, что в разное время девяносто семь полковников, майоров, капитанов и лейтенантов исполняли обязанности инспекторов в научных и художественных школах), я сказать не могу; но уже ясно можно видеть столь значительное усиление военного духа и дисциплины среди полиции, что чины ее, надевши шлемообразные шляпы, начавши носить револьверы и смотря на самих себя как на полусолдат, стали говорить о народе как о «гражданах» и в некоторых случаях практиковать по отношению к «гражданам» военного рода надзор, примером чего может служить глава Бирмингамской полиции, подчиненные которого разводят по домам совершенно покойных, но подгулявших граждан, а на следующее утро возбуждают против них судебное преследование; а также полицейские команды, направляющие движение экипажей на лондонских улицах. Исполнительная власть все более и более берет верх над всеми другими правительственными функциями. Так, в делах Кипра[141] и в индийском вице-королевстве она действует по секретным инструкциям из метрополии. Различными второстепенными путями проявляются старания освободить чиновничество от народного контроля, как это видно, например, в желании, выраженном палатой лордов, чтобы вешание преступников в тюрьме, доверенное исключительно властям, не имело бы никаких других свидетелей; и в совете, данном последним министерством внутренних дел (11 мая 1878 г.) городскому совету в Дерби, чтобы он не вмешивался в распоряжения начальника полиции (военного) относительно его подчиненных, – случай, который показывает стремление к централизации местной полицейской власти в руках министерства внутренних дел. Одновременно мы видим различное, действительное или предполагаемое, расширение государственной деятельности, заменяющей или ограничивающей частную деятельность. Здесь может быть упомянута награда за «розыск» («endowment of research»), которая отчасти уже вытеснена правительственным фондом и которую многие желают устранить совершенно; сюда же подходит и предложенный закон об установлении реестров учителей, одобренных властью; билль, предполагающий устроить центральную инспекцию над местными публичными книжными магазинами; проект принудительного страхования – проект, назидательным образом показывающий нам, какими путями регулятивная политика расширяет свою область: так, ввиду того что принудительная благотворительность порождает в бедняках непредусмотрительность, этого думают избегнуть введением обязательного страхования. Стремление к учреждениям воинственного типа видно также и в увеличившемся спросе на некоторые виды покровительственной системы и также в жалобах некоторых великосветских газет на то, что дуэли вышли из употребления. Даже и в такой партии, которая по своему положению и функции стоит в антагонизме с воинственностью, мы видим распространение военной дисциплины; например, система частных митингов для переговоров перед выборами, введенная для лучшей организации либеральной партии, является одной из таких систем, которые неизбежно более или менее централизуют власть и контроль над личной деятельностью.

Таким образом, характеристические признаки военного типа, найденные нами a priori, существуют постоянно не только в обществах с непрерывной высшей степенью воинственности, но, как мы видели, также и в таких обществах, где простое увеличение военной деятельности влечет за собой развитие тех же признаков.

§ 560. В некоторых местах я высказал, а в других подразумевал, что между устройством общества и характером его граждан существует необходимое соотношение. Теперь следует рассмотреть более подробно характер, свойственный членам типического воинственного общества и обыкновенно проявляющийся в них.

При равенстве других обстоятельств общество будет иметь успех на войне пропорционально тому, в какой мере его члены одарены телесной силой и мужеством. И в среднем выводе между борющимися обществами переживание и расширение выпадает на долю тех, в которых физические и духовные свойства, вызванные войной, не только сильнее выражены, но и пользовались наибольшим уважением.

Египетские и ассирийские скульптурные памятники и надписи показывают, что храбрость более всех других свойств считалась достойной уважения. О словах «хороший», «честный» и т. п., как они употреблялись древними греками, Грот замечает, что они «означают человека знатного происхождения, богатого, влиятельного и смелого, оружие которого было сильно для кары и для защиты, каков бы ни был склад его моральных чувствований; в то время как противоположный эпитет – «дурной» обозначает человека бедного, низкого и слабого, который по своим наклонностям, как бы они ни были добродетельны, не возбуждает в обществе ни больших надежд, ни опасений. «Тем же самым следует объяснять отождествление у римлян храбрости и добродетели. В ранние смутные времена по всей Европе рыцарский характер, характер, пользовавшийся уважением, прежде всего требовал бесстрашия: без этого все другие хорошие качества не принимались в расчет, но при нем прощались всевозможные недостатки.

Если среди борющихся групп первобытных людей одни из них легче переносили убийство своих сочленов лицами других групп и не мстили за это, тогда как другие уж мстили, то группы, не знавшие мести, должны были подвергаться постоянным безнаказанным нападениям, а в силу этого были осуждены или постепенно исчезнуть, или искать убежища в неудобных для жительства местностях. Следовательно, среди таких условий выживают непрощающие. Затем lex talionis (закон возмездия), возникающий первоначально между борющимися группами, становится законом и внутри самой группы; хроническая вражда между сложными семействами и кланами воплощает общий принцип – жизнь за жизнь. Под военным режимом месть становится добродетелью, а уклонение от нее – пороком. Между фиджийцами, воспитывающими своих детей в злобных чувствах, не редкость, что человек скорей покончит с собой самоубийством, чем переживет оскорбление и оставит неотмщенной обиду; иногда умирающий фиджанин завещает своим детям как долг совершить отмщение… Такого рода чувства и зависящий от них образ жизни мы замечаем у всех народов, охваченных воинственностью или переживших прежде это состояние, хотя бы во всех других отношениях эти народы совершенно не походили друг на друга. Из племен отдаленного Востока мы можем привести в пример японцев. Им внушается, что нельзя жить под одним небом с убийцей отца, что для убийцы брата человек всегда должен иметь при себе и наготове свое оружие, что с убийцей друга человек не может жить в одном государстве». Из западных стран может быть приведена в пример Франция феодального периода, когда родственники убитого или обиженного были по установившемуся обычаю обязаны отомстить родственникам обидчика, и даже тем из них, которые