Рычаг богатства. Технологическая креативность и экономический прогресс - Джоэль Мокир

молодых естественных наук тормозилось сохранявшимися традициями любительства и дилетантизма и практически полным отсутствием технического образования. Основным механизмом передачи навыков по-прежнему было обучение в процессе работы. Изобретения по большому счету оставались уделом талантливых людей со стороны, а британские ученые (за исключением нескольких выдающихся фигур, таких как Чарльз Парсонс) были так же слабо вовлечены в исследование новых возможностей, как и в организацию повседневного производственного процесса. Как мы видели, Великобритания не утратила свою ключевую позицию в сфере изобретений, но эта позиция представляла собой полную противоположность по сравнению с ситуацией вековой давности: на пике первой промышленной революции страна была нетто-импортером технологий, а после 1850 г. превратилась в их экспортера. Технологическая креативность, понимаемая как использование новых идей в производстве, начала утрачивать в Британии свои прежние темпы. Сами идеи продолжали появляться, но экономическое окружение постепенно лишалось восприимчивости к ним.

Неожиданным орудием, взятым на вооружение правящей элитой, оказалась система образования. Английские публичные школы открыли свои двери для представителей новой элиты, но старательно избегали давать им такое практическое образование, которое бы позволило им стать угрозой для технического статус-кво. Те, кому представилась возможность получить образование, обычно отдавали предпочтение свободным профессиям. Система образования, никогда не являвшаяся самым прогрессивным из британских институтов, сопротивлялась включению прикладных наук в свое расписание[159]. Старая британская традиция неформального обучения оставалась основным средством передачи технической информации. Напротив, в большинстве других европейских страны были созданы технические школы, игравшие ключевую роль в ходе догоняющего развития. Выпускники немецкой Technische Hochschule вызывали у британских бизнесменов изумление и все более серьезные опасения в отношении грядущей конкуренции (Ashby, 1958, p. 795; Julia Wrigley, 1986, p. 172–173). Как мы видели ранее, аналогичные школы существовали в Нидерландах (Делфт), в Швейцарии (Цюрих) и во Франции (например, Institut Industriel du Nord в промышленном городе Лилле).

Вряд ли кто сможет утверждать, что решающую роль здесь играли только факторы спроса: среди англичан наблюдался большой интерес к научным и техническим достижениям, которые во второй половине XIX в. им все чаще приходилось импортировать. Так, Британская ассоциация содействия развитию науки заказала фон Либиху его знаменитый трактат 1840 г., после перевода на английский с энтузиазмом встреченный британской публикой. Ученика Либиха Августа фон Хофмана пригласили в Лондон преподавать химию в Королевском химическом колледже и консультировать как частные компании, так и британское правительство. Но после возвращения Хофмана в Германию в 1865 г. и особенно после Парижской выставки 1867 г. стало ясно, что Британия переходит в отстающие. Как писал в 1867 г. один англичанин, на Парижской выставке «сложилось поразительно единодушное мнение о том, что наша страна проявляет мало изобретательности и почти не развивает свою промышленность… Единственная причина этого, по всеобщему убеждению, состоит в том, что Франция, Пруссия, Австрия, Бельгия и Швейцария обладают хорошими системами производственного образования… которого нет в Англии» (цит. по: Ashby, 1958, p. 789). Для решения этой проблемы неоднократно назначались королевские комиссии и специальные комитеты, единодушно рекомендовавшие расширить масштабы и повысить качество научного и технического образования. Научное образование существенно улучшилось, но техническим колледжам пришлось ждать принятия Закона 1889 г. о техническом обучении. В течение всего этого времени главным аргументом, перевешивавшим все прочие доводы, было убеждение сторонников технического образования в том, что без такой системы Великобритания не сможет конкурировать с другими нациями. Как мы уже неоднократно видели, наличие государств-конкурентов представляло собой самый эффективный противовес силам технической реакции.

Разумеется, слабость британского технического образования не следует наивно объяснять каким-либо коварным заговором сторонников статус-кво. С другой стороны, понятно, что существовавший политический и экономический строй почти ничего бы не выигрывал в случае усилившегося государственного вмешательства, которое требовалось для того, чтобы привести британское техническое образование в соответствие с континентальным. Подобно тому, как этот строй успешно противодействовал государственному вмешательству, принимавшему вид протекционистских тарифов, точно так же он сопротивлялся и росту расходов на образование. Однако консерватизм не только заразил университеты и правительство, но и проник на производство. Созданию и распространению технических школ противодействовало то, что Ландес называл «мистикой практического опыта» – идеей о том, что технические навыки можно приобрести только на рабочем месте, но никак не при получении формального образования. Деловой мир пытался создать «сеть старых приятелей» в попытке подкупить или оставить за бортом тех, кто покушался на технический статус-кво. Был возрожден «джентльменский менталитет» – не в качестве причудливой черты британского характера, а в качестве механизма обороны от тех, кто готов был сделать с британской элитой то же, что ее деды столетием ранее сделали с предыдущей элитой. Прибыль снова становилась источником стыда, а не гордости[160]. Прибегали также к тактике кооптации будущих бунтарей в ряды старой элиты, принимая их в публичные школы и университеты при условии, что они не станут раскачивать лодку. С теми, кто не был на это согласен, обращались как с социальными изгоями. Даже такие люди, как Уильям Перкин и Эдвард Николсон (также занимавшийся химическими красителями), нажившие состояние благодаря научной работе, впоследствии решили полностью посвятить себя чистым исследованиям.

Во второй половине XIX в. трудящиеся также проникались все более отрицательным отношением к машинам, однако объектом их стремлений, помимо желания защитить свои специальные навыки, являлись более высокие заработки и улучшение условий труда. Альфред Гоббс, американский изготовитель замков, использовавший при их производстве взаимозаменяемые детали, в 1857 г. констатировал: «важным препятствием, помешавшим внедрению машин бирмингемскими оружейниками, являлось сопротивление работников подобным новшествам». Джозеф Уитворт в своем докладе 1854 г. о различиях между американской и британской промышленностью подчеркивал, что британские рабочие относятся к новой технике намного враждебнее, чем американские рабочие, поскольку первые имеют более высокую квалификацию, лучше организованы и менее мобильны (Rosenberg, ed., 1969). Внедрение швейных машин было запрещено в Нортхэмптоне, центре обувной промышленности, после трех забастовок, произошедших в конце 1850 гг.; новая техника не была допущена также в некоторые центры ковроткачества, печати, стеклоделия и металлообработки, где она сталкивалась с решительным сопротивлением (Samuel, 1977, p. 9–10, 33). Однако в большинстве случаев противодействие принимало форму жесткого торга за изменение заработной платы и условий труда вследствие изменения производственных условий.

Лазоник (Lazonick, 1979, 1986) подробно показывает, каким образом сильным британским профсоюзам XIX в. удалось повлиять на инновационный процесс, а впоследствии и создать атмосферу враждебности к техническим изменениям. Сильные позиции квалифицированных рабочих делали весьма затратным внедрение новых машин в хлопчатобумажной отрасли – дряхлеющем флагмане британской индустрии. В частности, рабочие-прядильщики вынуждали капиталистов сохранить систему «смотрителей», возникшую в первой четверти XIX в. В соответствии с этой системой капиталист делегировал часть полномочий по надзору за работниками и по их найму специальному рабочему, отвечавшему за