Рычаг богатства. Технологическая креативность и экономический прогресс - Джоэль Мокир

механического ткачества в этом регионе» (Stevenson, 1979, p. 118). Не исключено, что сильное сопротивление передовым технологиям производства пряжи и тканей из шерсти на юго-западе Англии – особенно в Уилтшире и Сомерсете, – являлось одной из причин, по которым основные центры шерстяной промышленности переместились в северные графства. В 1811–1816 гг. Мидлендс и промышленные графства стали ареной «луддитских» бунтов, в ходе которых был нанесен большой урон станкам. В 1826 г. состоялся трехдневный бунт ткачей-надомников в нескольких ланкаширских городах, а в 1830 г. на юге Англии развернулось движение «капитана Свинга» против использования молотилок в сельском хозяйстве.

По большому счету все эти попытки были безуспешными. Ворсовальные и лентоткацкие станки, вязальные рамы и «челноки-самолеты» в итоге были освоены британской промышленностью (хотя, возможно, не так быстро, как это могло бы произойти). Законы, запрещавшие машины, оставались неэффективными. В XVIII в. правительство постепенно занимало все более жесткую позицию по отношению к группам, пытавшимся воспрепятствовать техническому прогрессу. В 1769 г. Парламент издал строгий закон, в котором преднамеренное уничтожение машин объявлялось уголовным преступлением, караемым смертью. В 1779 г. армия подавляла ланкаширские бунты, а настроения властей хорошо выражались в резолюции, принятой мировыми судьями Престона: «Единственной причиной крупных бунтов были новые машины, используемые в хлопчатобумажной промышленности; тем не менее их установка стала большим благом для страны [и] разрушение их в нашей стране приведет лишь к тому, что их заведут у себя другие страны… к серьезному ущербу для британской торговли» (цит. по: Mantoux, [1905] 1961, p. 403). Во время луддитских бунтов 1811–1813 гг. британское правительство выставило против восставших 12 тысяч солдат – больше, чем числилось в Пиренейской армии Веллингтона на момент ее создания в 1808 г. Восстания луддитов жестоко подавлялись и обычно завершались казнями и высылками.

Не более удачными были и попытки остановить промышленную революцию юридическими методами. В 1780 г. хлопкопрядильщики подали в парламент петицию с просьбой о запрете хлопкопрядильных станков, но комитет, назначенный для рассмотрения этого вопроса, отверг петицию. В 1794 г. шерстечесальщики выступали против гребнечесальной машины, изобретенной Эдмундом Картрайтом, однако предприниматели снова одержали верх. Такая же участь постигла и все прочие петиции, включая ту, в которой требовалось запретить ворсовальный станок на основании закона 1551 г. (Mantoux, [1905] 1961, p. 403–408). В 1803–1809 годах в шерстяной отрасли разгорелась битва между промышленниками и рабочими по поводу отмены старинных уставов и правил, рассматривавшихся промышленниками как тормоз для внедрения новых технологий. В 1809 г. эти законы были отменены (Randall, 1986). В 1814 г. был отменен и действовавший 250 лет Ремесленный устав, несмотря на требования ремесленников, пытавшихся защитить свою профессию. Дело рабочих было политически безнадежно. При всей убедительности аргумента о том, что запрет на новые машины приведет лишь к их распространению за рубежом, это был лишь один из факторов. Главную роль в британской политике играли классы собственников, которые могли не опасаться того, что новая техника уменьшит стоимость их активов. Более того, положение многих работников в традиционном секторе первоначально не ухудшилось. Хотя некоторые трудящиеся, например ткачи-надомники и вязальщики, в результате механизации лишились работы, многие рабочие, из-за машин оставшиеся без куска хлеба, в итоге пошли на фабрики. Некоторые надомные отрасли, производившие товары, которые дополняли продукцию фабрик или служили для них сырьем, благодаря новым технологиям долгие годы только процветали, пока не настала и их очередь конкурировать с машинами. В этом отношении список бунтов и волнений, при всей его внушительности, обманчив. Большинство инноваций внедрялось без особых проблем, и не всякие проблемы обязательно отражали возмущение появлением новых машин[153].

Сильно ли отличалась ситуация на континенте? Как и в Великобритании, источником сопротивления здесь служили гильдии квалифицированных работников и неквалифицированные трудящиеся, опасавшиеся безработицы. До французской революции ремесленным гильдиям, все еще существовавшим в большинстве регионов, удавалось сдерживать распространение некоторых новых технологий. В частности, это достигалось путем прямого запрета изобретений, угрожавших устоявшимся интересам. Лентоткацкий станок, известный в Англии как голландский или механический станок, столкнулся с сопротивлением по всему континенту, в противоположность Ланкаширу, где он быстро распространился после 1616 г. (Wadsworth and Mann, 1931, p. 104). Гильдии Бранденбурга успешно препятствовали внедрению вязальной рамы на протяжении значительной части XVIII века. Во Франции и в других странах успешное противодействие внедрению новых технологий наблюдалось в ряде отраслей, включая набивку тканей и хлопчатобумажную промышленность[154]. Старые городские гильдии все чаще создавали помехи для технического прогресса, выражавшиеся не столько в открытом сопротивлении, сколько в огромном количестве предписаний и запретов, касающихся сырья и производства[155]. Например, согласно этим предписаниям цирюльнику Ричарду Аркрайту было бы проблематично основать хлопкопрядильную мастерскую. Однако влияние гильдий в XVIII в. уже уменьшалось. После 1760 г. гильдии начали сдавать позиции в Германии и Франции, а в 1784 г. они были отменены в южных Нидерландах. Французская революция привела к их отмене в 1791 г. во Франции, а впоследствии и на территориях, захваченных французами. К 1815 г. на всем континенте гильдии либо лишились всякого влияния, либо были полностью отменены. Политические потрясения и смуты 1790–1815 гг., представлявшие собой цену за избавление от отживших институтов, отчасти могут объяснять задержку с освоением некоторых технологий в Европе. С другой стороны, в долгосрочном плане революция очистила континент от обломков старого режима, обеспечив Европе возможность вслед за Великобританией со временем осуществить революцию в своей производственной системе.

Не то чтобы на континенте слабо сопротивлялись инновациям. Страх перед структурной безработицей хорошо заметен в cahiers 1789 г. (жалобах, адресованных Генеральным штатам). В 1788–1791 гг. рабочие неоднократно бунтовали, протестуя против машин, в которых они видели угрозу своим заработкам. В летние месяцы 1789 г. рабочие громили машины в Руане, а затем и в других городах, включая Париж и Сент-Этьен. Гнев бунтовщиков был направлен на прядильные машины, ввезенные из Великобритании, и на станки местного производства, например, для изготовления вил. Хотя эти волнения постепенно утихли, причиненный ими ущерб мог ощущаться в течение долгого времени. По словам одного историка (McCloy, 1952, p. 184), «бунтовщики… перевели стрелку часов, по крайней мере в промышленности, примерно на двадцать лет назад, так как лишь после завершения войн… Франция сумела снова завести у себя такие машины». И все же после революции, при сильном и прогрессивно настроенном наполеоновском правительстве, оппозиция новым технологиям выглядела на континенте не менее беспомощно, чем в Англии[156]. Лионские ткачи тщетно сопротивлялись внедрению жаккардового станка в первом десятилетии XIX в. (Ballot, [1923] 1978, p. 379). Десятилетием спустя с определенным сопротивлением столкнулись во Франции приспособления для стрижки шерсти. Тем не менее некоторые исследователи полагают, что луддизм, «несомненно, не мог замедлить освоение машин французской промышленностью» (Manuel, 1938).

Однако было бы