Дорога Токайдо - Лючия Сен-Клер Робсон

поговорка, что «охотник, который гонится за добычей, не видит го», была верна: Хансиро и сам так увлекся схваткой с Мумэсаем, что полицейские смогли намотать концы его рукавов на свои тупые жезлы-вилки и растянуть его за руки. Это было унизительно. Всю ночь в уме Хансиро звучали строки старинного стихотворения:

Кто с красавицей в битве сравнится?

Хоть стоит она в поле одна,

Взглянет — город ей покорится,

Взглянет вновь — покорится страна.

Княжна Асано явно покорила его: мысль о встрече с ней по-прежнему лишала его спокойствия. Он даже стал с сомнением поглядывать на свой дорожный костюм, — впервые с тех пор, как покинул Тосу.

— Стирать ли одежду? — произнес Хансиро строку из старинного стихотворения.

— Долго прожив с вшами, он их полюбил, — подхватил Стрекоза и улыбнулся уголком губ. Актер понял, зачем его спутник так упорно разыскивает беглеца из Эдо: сдержанный и молчаливый ронин влюблен в этого мальчика.

Проходя мимо аптечных ларьков, теснящихся возле ворот храма Сэйкэн, Стрекоза внимательно осмотрел яркие наряды и широкие пояса молодых продавцов, торговавших чудесным бальзамом, который являлся самым знаменитым товаром Окицу. А сами накрашенные мальчики были второй гордостью города. Но на Стрекозу они не произвели впечатления, и он, вновь приподняв поля шляпы, понимающе переглянулся с Хансиро. Окицу насчитывал более двухсот домов и считался достаточно большим городом Японии. Торговые ряды возле храма всегда были полны народа. Но сегодня здесь, кажется, было оживленнее, чем всегда: множество детей разных возрастов со смехом и криками носились по рынку. Голоса взрослых солидных людей звучали явно громче, чем следовало. Воздух наэлектризовала приближающаяся гроза, но казалось, что он вибрирует еще и от возбуждения этой толпы, словно от нее исходили волны, которые можно было пощупать рукой.

Стрекоза и Хансиро подошли к старым сливам, росшим возле монастырской стены. Огромные ветви древних деревьев были такими огромными, что гнулись к земле под собственной тяжестью. Держась за одну из таких ветвей, среди суетливой толпы стоял плачущий ребенок. Это был очень маленький мальчик с почти полностью обритой головой, если не считать пучка волос на макушке, одетый в нагрудник, набедренную повязку и стеганую куртку. На боку у малыша висела сумочка из камки с амулетом, защищающим от всех бед, которые могут обрушиться на человека в детстве.

Хансиро присел на корточки рядом с плачущим мальчиком:

— Что случилось?

— Мой брат ушел к алтарю богини Солнца без меня!

— Ты еще слишком мал для такого далекого пути, — Хансиро вытер мальчику глаза и нос одним из своих бумажных платков.

— Но я тоже нашел молитву! — Мальчик открыл свою сумочку и вынул оттуда обрывок бумаги.

— Где ты это взял?

— Они упали с неба сегодня ночью. Мы находим их всюду. Все говорят, что это знамение Небес. Другие дети идут в храм. Я хочу пойти с ними.

Ронин осмотрел расплывающиеся строки. Молитва была написана торопливо. Хансиро показалось, что он узнает почерк княжны Асано. «Дурак! — мысленно обругал он себя. — Она чудится тебе повсюду».

— Невыносимый ребенок! — Мать мальчика выбежала из толпы, подхватила сына на руки и усадила себе на спину. Пока мальчик устраивался поудобнее, женщина терпеливо поддерживала его скрещенными за спиной руками. Потом, даже не взглянув на незнакомцев, быстрыми шагами пошла от храма. Мальчик, как заправский наездник, подскакивал у нее на спине.

Хансиро встал и огляделся вокруг. Приказчики соседней лавки, где торговали нитками, писали имена и адреса маленьких паломникам на деревянных табличках. Какой-то торговец дарил малышам соломенные сандалии. У ворот храма женщина раздавала детям апельсины из большой корзины.

«Возможно, здесь начинается что-то похожее на таинственное массовое паломничество в Исэ, которое состоялось примерно шестьдесят лет назад», — подумал Хансиро. Войдя во двор храма вместе со Стрекозой, он остановился у доски объявлений, увешанной сотнями деревянных табличек с письмами, сообщениями, молитвами и просьбами.

— Ищете весточку от кого-то, кто вам знаком? — поинтересовался Стрекоза.

Хансиро уклончиво пробормотал что-то невнятное, но оставался у доски, пока и Стрекоза с сыном, и слуги Стрекозы, и Ситисабуро, и, наконец, все актеры и рабочие театра Накамара не собрались у общежития монастыря.

Одно лишь письмо привлекло внимание Хансиро. Оно было написано твердым почерком княжны Асано и адресовалось «Путнику от Плывущей водоросли».

Хансиро, разумеется, понял, откуда взялось это имя, — из стихотворения, написанного девятьсот лет назад одним из шести гениальных поэтов — госпожой Оно-но Комати[27]. «Я так одинока. Мое тело как водоросль, плывущая по волнам». «Плывущая водоросль» стала символом человека, оторванного от привычной жизни и живущего среди опасностей.

Людской поток по-прежнему обтекал воина. Сердце Хансиро, его душа и все его тело ныли от страстного желания развернуть послание.

Но письмо предназначалось не ему. Ронин из Тосы был так же уверен в этом, как в том, что оно написано той, к кому устремлены все его помыслы. Даже если бы он мог узнать из этой записки, где находится княжна, честь не позволила бы ему поступить столь бестактно.

«От глупости нет лекарства, — мысленно сказал он себе. — Ты надеялся сорвать цветок, но он растет слишком высоко для таких, как ты».

ГЛАВА 47

Если ешь яд

— Твоя дешевая шлюха похожа на ступку в кимоно! — заявил Босю брату, продолжая спор, который шел между ними с самого выезда из Фусу. Порывистый ветер взметал вокруг них дорожную пыль.

— А у твоей морда истерта посередке, словно через ее рожу перебросили веревку и поднимали на ней тяжести, — ответил Волосатый и укрылся полой куртки, чтобы зажечь трубку. Затянувшись крепким табачным дымом, он отошел от брата и встал по другую сторону кобыльей морды.

— Помнишь того носильщика сандалий? Как он надрался и полез к девкам из «Трех ворот», а они уговорили его вставить свой «предмет» в задницу морского ежа?

— Ну да, как же, еж уколол беднягу так, что его «палка» распухла и стала похожа на бумажный фонарь! Два дня он ходил переваливаясь, как утка в гостях у погорельцев! — Волосатый прошел несколько шагов враскачку, изображая незадачливого пьянчужку.

— Единственный раз его тощая «штучка» стала толще вертела для пельменей!

Хотя полдень только миновал, братья Босю уже несколько раз останавливались и смывали дорожную пыль с языков дешевым вином. После каждой такой передышки охота шутить у них все увеличивалась. К тому времени, как стал виден первый из ларьков Марико, где торговали знаменитой бататовой кашей, братья смеялись так, что у них тряслись животы. Как выразилась Касанэ, «у них вода кипела в пупках».

Помимо кипячения пресловутой воды,