Тень Бога. Султан Селим. Владыка османов и творец современности - Алан Михаил

Ознакомительный фрагментему, по сути, нанять рыцарей в качестве тюремных охранников, чтобы держать своего сводного брата подальше от Стамбула[41]. Взамен Баязид согласился ежегодно выплачивать рыцарям 45 000 венецианских золотых дукатов для покрытия расходов на содержание Джема в тюрьме. Более того, Баязид пообещал не вторгаться на Родос или Отранто, как это сделал его отец двумя годами ранее. Единственный представитель османской правящей семьи, когда-либо совершавший хадж, Джем также заслужил честь проплыть дальше на запад, чем любой член династии. Братская борьба за османский престол теперь охватила все Средиземноморье.

Джем узнал об этой сделке, когда высадился в Ницце шесть недель спустя, 17 октября 1482 года Сбитый с толку, разгневанный и подавленный тем, что рыцари продали его свободу, двадцатитрехлетний шехзаде оказался в еще более незнакомой стране[42]. Как и на Родосе, рыцари держали Джема в комфорте, но под пристальным наблюдением. Будучи пленником, но все же потенциальным наследником, он был помещен под своего рода мягкий домашний арест в хорошо оборудованном акрополе Ниццы, который принадлежал богатому генуэзскому купцу по имени Гаспаре Гримальди. В первую ночь пребывания Джема в акрополе старшая дочь Гримальди отнесла грелку для их нового гостя и, если верить французским рассказам, предложила себя принцу[43]. Позже ее родные и двоюродные сестры по очереди ночевали у Джема; вероятно, Гримальди надеялся выдать одну из своих дочерей или племянниц за представителя османской правящей семьи. Когда Джему разрешили выйти за стены, он переключился на городских проституток. Джем наслаждался этим сексуальным приключением. «Какое чудесное место – этот город Ницца, – писал он, по-видимому, не заботясь о венерических заболеваниях, – всякий может остановиться там и делать все, что ему заблагорассудится!»[44] Поначалу город был ему чужд, но со временем он напомнил ему Конью, где он когда-то был бейлербеем, с ее узкими извилистыми улочками и небольшими площадями. Ему понравился лазурный берег и живописные здания с красными крышами. Однако этого было недостаточно, чтобы излечить его от потери им далекого султаната.

Изгнание Джема только начиналось. Следующие семь лет он провел, перемещаясь по Юго-Восточной Франции от замка к замку, пока местные правители прикарманивали деньги, которые Баязид платил похитителям своего сводного брата за его содержание. Таким образом, пленение Джема благоприятно сказывалось на экономике региона, поскольку в середине 1480-х годов 45 000 золотых дукатов представляли собой огромную сумму.

В то же время на другом конце Средиземного моря османы и мамлюки вели серию войн без явного победителя – серию стычек, которые племянник Джема Селим продолжил и в конечном итоге выиграл несколько десятилетий спустя. Подобно рыцарям, мелким правителям Юго-Восточной Франции и другим средиземноморским державам, мамлюки также сильно нуждались в Джеме в качестве оружия против османов, что позволяло им наводить ужас на Баязида одной только мыслью, что его сводный брат может штурмовать дворец. Кроме того, возвращение Джема в Каир лоббировал еще один человек – его мать. Она осталась в столице мамлюков после того, как ее сын уехал в надежде захватить Конью, и очень хотела вернуть его в Каир как из-за материнской тоски, так и для того, чтобы продолжить борьбу с Баязидом. Султан мамлюков умолял рыцарей Святого Иоанна вернуть Джема в Египет в обмен на полную поддержку армии мамлюков в любой будущей конфронтации с османами, а также 100 000 золотых дукатов. Несмотря на эти щедрые условия (лучше, чем предлагал Баязид), рыцари не отказались от своего османского принца. Он оказался слишком ценным, к тому же у них были другие планы.

Вскоре после прихода мамлюков папа Иннокентий VIII, известный своими декретами о колдовстве и рьяной поддержкой инквизиции, убедил рыцарей перевезти Джема из Франции в Рим ради, по его словам, «общего блага христианского мира»[45]. «Благом», по его мнению, было то, что перемещение Джема ближе к Османской империи позволит увеличить угрозу для Баязида в случае освобождения его сводного брата, а это, в свою очередь, послужит сдерживающим фактором в преддверии наступления Османской империи на государства христиан на Балканах. Опасаясь чего-то вроде средиземноморской мировой войны (хотя, возможно, и стремясь к ней), папа таким образом надеялся организовать трехсторонний союз между Римом, Венгрией (в то время одним из главных соперников Османской империи на Балканах) и Джемом против Баязида. Это, конечно, было частью более широкой цели: подготовки нового крестового похода с целью «отвоевать» Иерусалим и нанести смертельный удар исламу.

Когда Джем прибыл в Рим 4 марта 1489 года[46], почти через восемь лет после смерти своего отца, он стал, по сути, материализовавшимся оружием кровожадности Европы эпохи Возрождения по отношению к исламу – более непреодолимой навязчивой идеей, чем классика античности, искусство или спасение через веру. По словам одного из выдающихся историков эпохи Возрождения Джеймса Хэнкинса, «гуманисты гораздо чаще и гораздо более подробно писали о турецкой угрозе и необходимости крестового похода[47], чем о таких более известных гуманистических темах, как истинное благородство, право на свободное образование, достоинство человека или бессмертие души». По сути, большая часть «цивилизации» эпохи Возрождения развилась из атавистической ненависти христианства к исламу.

Реагируя на окружавшую его культуру огнедышащей религиозной ненависти, Джем за годы своего пребывания в Европе стал еще более набожным. Джем, любитель оргий, находящийся в самом расцвете сил и живущий в Ницце, парадоксальным образом впервые в жизни стал набожным мусульманином в самом сердце христианской Европы, Ватикане. До его пребывания в Европе его отношение к исламу определялось скорее политикой, чем верой. Пока он был в Османской империи, затем в мамлюкском Каире и даже во время хаджа, приверженность Джема исламу всегда казалась поверхностной; он предпринял паломничество – самое мусульманское деяние из всех возможных – для того, чтобы заручиться поддержкой в своих притязаниях на трон. Однако в Европе его мусульманская вера была одновременно и выражением неповиновения похитителям, и источником силы против невзгод и одиночества. Что касается многих людей, обращающихся к религии в трудные времена, то для Джема ислам представлял собой источник как политической, так и духовной свободы в отсутствие свободы фактической.

По мнению Джема, не было никакого противоречия между категорическим обозначением своей политической идентичности как мусульманина в Европе и действиями, противоречащими исламу. Он любил вино и регулярно предавался плотским утехам. Согласно некоторым сведениям о годах его пребывания в Европе, он даже женился на христианке[48] – возможно, что в Европе (но не в Османской империи) для этого потребовалось бы, по крайней мере, номинальное обращение в христианство. Если

---

Конец ознакомительного фрагмента Купить полную версию книги

---