За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье - Юрий Борисович Ильинский

зноем песками осталась позади. Чахлые обломанные кустики на солонцах, косматую, седую полынь и подвижные комки перекати-поля сменила буйная зелень. Травянистые холмы покрыты желтыми, синими, белыми цветами.

Шали радостно приплясывает, кричит, что впереди река. Набежавший ветерок приносит запах воды — самого ценного сокровища пустыни.

Весело перекликаемся, ускоряем шаг. Марк ворчит, что при такой скорости он не может наблюдать за «окружающей средой». Васька не выдерживает, догоняет Шали, и оба скрываются в густейших тугаях. Тихо. В лесу перекликаются птицы. И вдруг — крик:

— Бей! Бей!

Выстрел… Другой… Треск сучьев и топот. Мгновение — и мы мчимся через заросли с такой скоростью, какую позволяет развить тяжелая кладь.

Васька с карабином в руках стоит в эффектной позе африканского охотника на носорогов. Даже ногу поставил на свой трофей. А «трофей» являет собой жалкое зрелище. Бурый полугодовалый кабаненок, тонкий мышиный хвостик, розовый «пятачок». Шали брезгливо сплевывает, отходит подальше. Наш проводник, хотя и очень далек от соблюдения требований Корана, свинину не ест и ни за что не дотронется до «нечистого животного». На одной из дневок Васька зло подшутил над Шали, сказав, что похлебка, которую он только что сварил, приготовлена из свиных консервов. Это сообщение повергло проводника в панический страх, вызвало у него судороги, и Василий, пожалев беднягу, тут же признался в обмане, а вечером получил от нас такое «внушение», что запомнил его надолго. Теперь же Василий снова нарушил наш неписаный закон — ни в коем случае не убивать живое без крайней необходимости. По лицу Марка я понял, что сейчас грянет гром.

Марк мельком оглядел кабанчика, подошел к Ваське и, с трудом сдерживаясь, сказал:

— Невелика доблесть подбить беззащитного поросенка! Героем себя чувствуешь, да?

— Беззащитного?! — возмутился Васька. — Да знаешь, как этот беззащитный на меня набросился! На третьей скорости летел, чуть клыками меня не запорол…

Шали пробормотал что-то невнятное, Васька метнул в его сторону яростный взгляд. Марку надоело спорить, он поманил Василия пальцем:

— Иди-ка сюда. Нагибайся, ищи у поросенка клыки. Где они?

Васька порозовел, вытер мокрую шею цветным платком.

— А ты не придирайся! Ну, может быть, и нет клыков… Когда зверь бежит, я ему в зубы смотреть не обязан. Я не зоолог со степенью.

Назревала ссора, а это по нашим неписаным, но сформировавшимся правилам запрещалось категорически. Я счел необходимым залить вспыхнувший огонь.

— Друзья! Распри нам, как вы понимаете, совершенно ни к чему. Но ты, Василий, запомни раз и навсегда — оружие нам дано, так сказать, на всякий случай, а вовсе не для того, чтобы пускать его в ход по любому поводу или без оного. Еще раз напоминаю тебе о наших принципах, которые ты, похоже, подзабыл. И если еще раз повторится…

— Не повторится! Честное пионерское, не повторится! — На Ваську сердиться долго было совершенно невозможно. Он скорчил такую рожу, что мы захохотали, не удержался даже Шали.

— Да я и не думал ссориться, — оправдывался Марк. — Но ведь этот горе-охотник стрелял в слепого зверя.

— Как так?

— Смотрите. У него на веках колонии клещей.

Мы склонились над убитым животным, даже Шали, поборов свое отвращение, приблизился и из-за наших спин с любопытством взглянул на кабанчика. Действительно, на веках поросенка угнездились отвратительные существа: жирненькие тельца паразитов, раздувшихся от высосанной кабаньей крови, наглухо закрыли зрачки, мешая животному видеть. Клещи производили гнуснейшее впечатление. Художник, трепетавший перед любым многоногим, начиная от скорпиона и кончая мирным подмосковным комаришкой, вздрогнул и поспешно отошел, осматривая свою одежду: не прицепился ли случайно клещ.

Молча мы двинулись вниз по течению неширокой речушки, только Марк остался наедине с убитым кабаном, пинцетом оторвал клеща с насиженного места и долго рассматривал его сквозь выпуклые стекла очков.

К вечеру мы вошли в рабочий поселок. Неподалеку располагался небольшой рудник. Это обстоятельство повлияло на национальный состав населения: туркмены, узбеки, киргизы, русские, каракалпаки трудились на руднике, пасли скот, рыбачили, разводили изумительной красоты и резвости коней. Мы остановились недалеко от коневодческого хозяйства, разбили в лесу палатку и легли отдыхать. Шали ушел на ферму, где у него работал двоюродный брат, а Васька развел костер и, проклиная постылые обязанности повара, стал готовить обед. Спать нам, однако, долго не пришлось. Разбудили выстрелы. Выйдя из палатки, мы увидели странную картину. Васька восседал у костра в торжественно-строгой позе восточного владыки. В левой руке он держал ложку, помешивая булькавшую кашу, правой сжимал малокалиберный карабин. Время от времени, не выпуская ложки, он прицеливался и стрелял в трухлявый пень, выглядывавший из травы метрах в двадцати от палатки.

— Гречневая каша с шумовым оформлением? — осведомился Николай, стараясь напускным спокойствием скрыть обуревавшие его чувства: художник, как и многие другие люди, не любил, когда его попусту будили.

— Не угадал, о мастер кисти и этюдника! Обыкновенная спортивная стрельба — ос стреляю.

Только тут мы услышали басовитое гудение крохотных моторчиков. Здоровенные полосатые шершни вились над пнем, ползали по земле у круглого отверстия в потрескавшейся коре. Один из них сунулся в кашу, Васька отогнал его ложкой. Обиженный шершень улетел, громко негодуя.

— Ты бы поосторожней, — мягко проговорил Николай. — Что, если они из гнезд повыскакивают — и на нас. А?

— Чихал я на этих ос с присвистом. Смотри!

Василий бросил ложку в кашу, прицелился. Пуля разорвала шершня на части, высоко взлетело полосатое брюшко.

— Видал?! То-то. Рраз — и ваших нет! И потом, должен же я как-нибудь развлечься, чтобы не заснуть над этой окаянной кашей.

Стрелял Василий и впрямь виртуозно, любую цель разил без промаха. Возразить ему было нечего, а главное, бесполезно — собственное желание Васька считал законом, не считаясь при этом ни с кем и ни с чем. Мы вернулись в палатку. Выстрелы продолжали греметь с разными интервалами, и в конце концов на переговоры с Василием отправился Марк. Зоолог долго о чем-то беседовал с Васькой, но в палатку влез хмурый.

— Похоже, твоя миссия закончилась провалом?

— Не смешно. Грустно, дети мои. Помяните мое слово — навлечет на нас рыжая бестия беду!

Очередной выстрел прервал зоолога, и он безнадежно махнул рукой. Мы задремали, но ненадолго: Марк оказался прав. Тысячекрылая беда ворвалась в палатку как смерч. Пули разбили гнездо шершней, и разъяренные твари, смекнув, откуда им грозит опасность, ринулись в атаку.

Крупный шершень с лета ударил меня в лоб, второй вонзил ядовитое острие в шею, третий вцепился колючими лапками в ухо. Я вскочил, кинулся к выходу, сбив с ног Марка, который упал прямо на Николая. Художник, не питавший особой любви к насекомым, спокойно спал,