Анатоша Одуванчиков в стране краснокожих - Григорий Яковлевич Градов

Мы с Васькой натаскиваем целую гору сухого валежника. Громадный костер разгорается все ярче и ярче.

— Стоп! — командует Юрка, — раздевайся!

То есть как раздеваться? Позвольте, где же здесь логика? Гроза надвигается, значит впереди дождь, ветер, холод — зачем же раздеваться? Я пробую протестовать, но видя, что Юрка и Васька с лихорадочной быстротой стаскивают с себя положительно все, слепо следую их примеру.

— Всю одежду сюда, — мой мешок брезентовый — не промокнет.

Юрка запихивает рубашки, трусики, фуфайки в свой вещевой мешок, туго его завязывает и вешает на толстый сучок сосны.

— Так! Теперь все в порядке!

Странный порядок: ночью, в грозу, стоять голым среди дремучего леса.

— А ну, тащи еще дров, про запас!

При ярком свете разгоревшегося костра это задача не трудная. Мы натаскиваем кучу хворосту и укладываем его рядом с костром…

Мы таскаем охапками хворост

Порыв ветра, другой — и сквозь непрерывные раскаты грома слышится шум приближающегося дождя. Тяжело падают первые, крупные капли, и разбившись в густой сосновой хвое, осыпают спину мелкими брызгами. Васька подбрасывает в костер новую охапку хворосту.

— На гимнастику — становись!

И оба, повернувшись спинами к огню, с совершенно серьезными лицами, становятся в соответствующие позы.

Я гляжу на них в недоумении…

— Вольные движения — начинай!

— Раз-два! Раз-два! — взмах руками, наклон туловища вперед… Ну, что может быть лучше — ветер рвет, дождик поливает, а они гимнастику делают? Но этот самый дождик ужасно холодный— надо же как-нибудь согреваться. Я подбегаю к ним и становлюсь в ряд.

Раз-два! Раз-два!

— Раз-два! Раз-два! Руки в стороны, руки кверху, руки вниз!.. Ага, как будто теплее стало! А ну-ка еще! Приседание с выбрасыванием рук вперед! Раз-два! Раз-два! Ух, то-то жарко… Хоть раздевайся. Раздеваться-то, положим, дальше уж некуда.

— Стой! Спасай костер, ребята!

Наваливаем сверху новых дров. Пламя, шипя, борется с водой побеждает и снова мечется вверх громадными языками.

— Ура! Наша взяла! На гимнастику — становись!

— Раз-два! Раз-два!

Гром, молния, дождик, ветер — все проносится мимо. В предрассветном сумраке, у залитого водой костра три голых мокрых тела, от которых, что называется, пар идет столбом.

— Баста! — в последний раз командует Юрка и снимает с дерева свой брезентовый мешок. — Получай, ребята, одежонку!

Трусики, рубашка, фуфайка — все абсолютно сухо. Ай да Юрка, ловко придумано.

— Ну, ребята, спать некогда, да и негде — кругом вода! До дому верст восемь — не больше. Айда!

23. ВОЗДУШНЫЙ МОСТ

Канава! самая обыкновенная, узкая канава, которую в сухое время курица вброд перейдет. А сейчас, после ливня, мчится по ней мутный поток, шириной больше сажени. Не перепрыгнешь.

Юрка палкой пробует глубину — ого, с головкой будет.

— Широко, глубоко, а главное, грязно! — определяет Юрка. — Надо, ребята, что-нибудь придумать.

— Широко, глубоко, а главное, грязно!

Но придумать трудно. На той стороне канавы — строевой лес, а на этой молодая вырубка с одиноко торчащими кое-где голыми и длинными березами. Для моста материала не имеется.

Мы скидываем с плеч мешки и усаживаемся на берегу канавы в довольно мрачном настроении.

— Вот так влипли! — ворчит Юрка. — Эта канава с торфяников идет. Жди теперь, пока вся вода из болота выльется. А в обход на мост — пять верст крюку.

Я смотрю на высокую тонкую березу, уныло наклонившуюся с нашего берега над канавой, и в моей голове возникает гениальная мысль. Я вовсе не желаю делиться с кем бы то ни было честью своего изобретения.

Я встаю, подхожу к березе и молча лезу на нее. Береза постепенно наклоняется под тяжестью моего тела по направлению к противоположному берегу.

— Ура! Молодец Толька! — кричат ребята.

Я гениально переправляюсь через канаву

Еще несколько движений вверх по стволу, береза еще чуть-чуть наклоняется, и я легко соскакиваю на землю, а дерево снова выпрямляется, как на пружинах.

Готово — я на другом берегу.

Через канаву ко мне летят наши мешки, и Юрка и Васька по очереди переправляются через нее по моему способу.

— Ну, Толька, ты больше не тюря! — торжественно обʼявляет Юрка. — Можешь бить меня чем угодно, если я еще когда-нибудь так тебя назову.

Так была снята с меня позорная кличка.

ПРИМЕЧАНИЕ. К сведению читателей, незнакомых с гастрономией, сообщаю, что тюря, как это мне удалось выяснить, представляет из себя кушанье, состоящее из кваса, крошеного хлеба и мелко нарезанного лука, так что, собственно говоря, ничего особенно позорного в этой кличке для меня не было.

24. ПИСЬМО ОТ ТЕТИ

— Ничего, будет толк! — сказал дядя Федя, поворачивая меня перед собой во все стороны. — Однако, в каких-таких боях ты участвовал? Раз, два, три, четыре, пять, шесть, — начал он было считать царапины на моем теле, но на десятой сбился со счету.

— Это, дядя Федя, от ястреба, а вот эта — от барсуков… А вот эта…

— Ну, ну, — ладно! На-ка вот — письмо тебе от тети, — и он, вынув из кармана замусоленный конверт, протянул мне его, — это чтение будет тебе сейчас особенно полезно.

Письмо от тети

Милая тетя! Я не могу удержаться от искушения привести здесь полностью твое замечательное письмо.

Дорогой Анатошенька!

Не могу тебе рассказать, до чего я по тебе соскучилась. Как ты там поживаешь и главное, как твое здоровье? Береги себя, мой ангел, помни, что ты единственное мое утешение на старости лет. Здоровье у тебя хрупкое — долго ли до греха? В сырую погоду из дома не выходи и боже тебя сохрани — ножки промочить. Ты, по молодости своей, может быть, и не предполагаешь, какие это может иметь ужасные последствия. Не говоря уже о гриппе, инфлюэнце, бронхите и воспалении в легких, ты рискуешь подхватить ревматизм, который будет тебя мучить до конца твоих дней. Пожалуйста, ни на одну минуту не забывай об этом. Плотно ли запирается в твоей комнате форточка? Избегай сквозняков. В холодную погоду надевай галоши и обязательно носи фуфайку. Между прочим, я забыла тебя предупредить, чтобы ты осторожнее обращался с различными домашними животными; помни, что лошади брыкаются, а коровы бодаются. А у наших знакомых Будгаговых был индейский петух, который очень больно клевался. Ты опасайся,