28 мгновений весны 1945 года. Иллюстрированная версия - Вячеслав Алексеевич Никонов

После этого премьер-министр занялся обменом посланий со Сталиным, а когда проснулся Трумэн, то и с американским президентом, беспокоя его и телефонными звонками.

Этот активный обмен посланиями о том, когда объявлять о победе, ситуацию только запутывал.

Сталин получил от Трумэна телеграмму, где тот уже определил время своего выступления – утро 8 мая: «Нижеследующее относится к сегодняшней телеграмме генерала Эйзенхауэра, касающейся времени объявления о капитуляции. Полагая, что это Вас устраивает, я объявлю о капитуляции, как рекомендуется Эйзенхауэром, в 9 часов утра по вашингтонскому времени во вторник 8 мая.

Это очень важное событие для Объединенных Наций и для всего мира.

Аналогичное послание направляется премьер-министру Черчиллю».

Сталин однозначно не согласился с таким предложением: «У Верховного командования Красной армии нет уверенности, что приказ германского командования о безоговорочной капитуляции будет выполнен немецкими войсками на восточном фронте. Поэтому мы опасаемся, что в случае объявления сегодня Правительством СССР о капитуляции Германии, мы окажемся в неловком положении и введем в заблуждение общественное мнение Советского Союза. Надо иметь в виду, что сопротивление немецких войск на восточном фронте не ослабевает, а, судя по радиоперехватам, значительная группа немецких войск прямо заявляет о намерении продолжать сопротивление и не подчиняться приказу Дёница о капитуляции.

Поэтому Командование советских войск хотело бы выждать до момента, когда войдет в силу капитуляция немецких войск, и, таким образом, отложить объявление правительств о капитуляции немцев на 9 мая, в 7 часов вечера по московскому времени». Такое же точно предложение ушло от Сталина и Черчиллю.

Но еще до того, как британский премьер получил послание Сталина, в Кремль пришло письмо Черчилля: «Президент согласен объявить по радио о Дне Победы в Европе в 9 утра по вашингтонскому времени, что будет означать 3 часа дня в Лондоне и 4 часа дня в Москве. Это является одним и тем же моментом для всех нас троих благодаря тому, что земля кругла. Я надеюсь, что Вы телеграфируете ему и мне о Вашем согласии.

Намеченным днем является вторник, 8 мая, но я дам подтверждение в течение понедельника, 7 мая, того, может ли быть этим днем вторник или его следует отложить до среды, 9 мая».

Как видим, в тот момент Черчилль готов был подождать и объявить о победе и 9 мая.

Но в Британии уже ликовали в предвкушении конца войны. В Лондоне начали собираться толпы в ожидании официального объявления. Уайтхолл заполонили толпы радующихся.

Днем Черчилль попытался по телефону уговорить Трумэна объявить уже этим вечером, что в Европе победа. Президент США не согласился, ссылаясь, в том числе, и на мнение Сталина.

Второе в тот день письмо Черчилля Сталину горело нетерпением: «Генерал Эйзенхауэр говорит, что будет невозможно держать до вторника в секрете весть о капитуляции Германии. Приказы германским войскам будут передаваться открыто, и было бы физически невозможно предупредить распространение этой новости. При этих обстоятельствах он настоятельно просит о том, чтобы заявление было сделано сегодня, в понедельник, в 6 часов вечера, что означает, что одновременное заявление будет сделано в 7 часов вечера в Москве и в 12 часов дня в Вашингтоне…

Мне известно от генерала Эйзенхауэра, что он согласует с Вами вопрос о том, чтобы официальное подписание соглашения, достигнутого сегодня утром, в 1 ч. 41 м., состоялось в Берлине во вторник».

Но Сталин свое мнение уже высказал и не считал нужным его повторять.

В 5 часов дня Черчилль второй раз позвонил в кабинет Трумэну и сказал, что «толпы празднующих на улицах Лондона вышли из-под контроля» и что он должен сделать объявление о победе самое позднее в полдень 8 мая. Одновременно премьер-министр уже готовил текст короткого победного заявления, которое намеревался огласить вечером по радио. Он закончил диктовать текст около шести вечера.

Черчилль собрал военачальников на обед в «№ 10», как называли резиденцию премьера на Даунинг-стрит. Обед получился каким-то «беспорядочным», заметил начальник Имперского Генерального штаба фельдмаршал Алан Брук, поскольку Черчилль вел телефонные разговоры с Трумэном и Эйзенхауэром. В перерыве между обменом телефонными и телеграфными сообщениями Черчилль пригласил трех начальников штабов выйти в сад резиденции, чтобы сделать групповую фотографию.

Там премьер-министр сам поставил на стол шампанское и бокалы. Он предложил тост за военачальников, «архитекторов победы», и выразил признательность за годы работы, благодаря которым наступил этот день. По непонятным причинам никто не произнес ответного тоста. Исмей позже записал: «Я надеялся, что они поднимут свои бокалы за шефа, который был главным архитектором, но, вероятно, они были слишком взволнованы и побоялись, что будет дрожать голос».

Вечерний телефонный звонок из Вашингтона убедил Черчилля отложить выступление до следующего дня. Поздно ночью он отправил Сталину третье за сутки послание: «Ввиду трудности согласования более раннего времени для опубликования я решил, с большим сожалением, отложить свое заявление по радио до того времени, которое было условлено первоначально, т. е. до завтра – до вторника до 3 часов после полудня, что соответствует 4 часам после полудня московского времени.

Для прессы выпущено заявление, в котором сообщается, когда будет сделано объявление завтра, и указывается, что завтрашний день, вторник, будет рассматриваться как День Победы в Европе и будет считаться праздничным днем. Это было необходимо вследствие того, что следует считаться с массами трудящегося населения.

Президента Трумэна я информировал».

«Как обычно, – позже написал Исмей, – Сталин добился своего». Вечером по Би-би-си объявили, что премьер-министр выступит с обращением к народу 8 мая в 15:00.

Но на самом деле Сталин своего вовсе не добился. Западные лидеры вроде как пошли ему навстречу, не делая заявления 7 мая. На деле же его просто поставили перед фактом, что и Черчилль, и Трумэн выступят 8 мая и объявят именно этот день праздничным, проигнорировав настоятельную просьбу Сталина подождать до окончания войны, до 9 мая.

Председателю Совнаркома вся эта суета вокруг Победы сильно не нравилась. Это хорошо видно из мемуаров Штеменко, который писал, что вскоре после утренних известий его и Антонова «вызвали в Кремль… В кабинете И.В. Сталина кроме него самого мы застали членов правительства».

Насчет «вскоре» и «Антонова» Штеменко что-то запамятовал. Журнал записи лиц, принятых Сталиным, – документ точный. И он фиксирует, что первых посетителей в своем кабинете Верховный главнокомандующий принял 7 мая в 19:30. Кроме него присутствовали члены Государственного комитета обороны Анастас Иванович Микоян, Георгий Максимилианович Маленков и Лаврентий Павлович Берия, а также находившийся в тот момент на хозяйстве наркомата иностранных дел Андрей Януарьевич Вышинский и сам Штеменко. Антонова не было,