Шелковый Путь - Колин Фалконер

Уильям проснулся до рассвета. Где-то в ночи он услышал вой волка. В затылке тупо болело. Он дотронулся до распятия на шее и прошептал безмолвную молитву. Он знал, что если потерпит неудачу в этой искупительной миссии всей своей жалкой жизни, спасения не будет.

***

XVIII

Утро было холодным и серым. Внизу расстилалось озеро цвета стали. Склоны вокруг были окутаны темными облаками. Изредка, в разрывах сплошной пелены, мелькали зазубренные пики гор, что тянулись по всему горизонту, их вершины были покрыты снегом и льдом.

Джучи сидел на корточках у костра перед юртой. Холод, казалось, его не трогал. На нем были войлочные сапоги с толстой подошвой, как и у всех татар, и плотный халат с запахом, который они называли дээл, подпоясанный широким кушаком из оранжевого шелка. Он еще не надел свою шапку на меху. Голова его, как и у остальных, была почти полностью выбрита, лишь на лбу остался хохолок, а за ушами — две длинные косички.

Он жарил на конце длинной палки овечью голову. Он поворачивал ее над углями. Когда вся шерсть обгорела, он положил голову на землю и принялся кончиком ножа извлекать скудные кусочки обугленной плоти и костного мозга.

Завтрак.

— Долго ли нам еще до Каракорума? — спросил его Жоссеран на языке татар.

Джучи ухмыльнулся.

— Очень хорошо. Ты говорил, что у тебя есть слух к языкам. Я думал, это просто хвастовство. — Он потыкал ножом в глазницу, отыскивая еще один нежный кусочек. — Каракорум? Если гнать во весь опор и если погода будет благоприятной… может, к лету.

Жоссеран почувствовал, как у него упал дух. Значит, они все-таки не шутили.

— Все еще так далеко?

— Каракорум — в центре мира. А мы все еще на самом его краю.

Из юрты, слегка пошатываясь, вышел Уильям, его кожа была пепельного цвета.

— Как я оказался в своей постели? — спросил он Жоссерана.

— Я отнес тебя. Ты упал в траву.

Монах воспринял эту информацию с невозмутимым молчанием. Жоссеран ожидал хотя бы шепота благодарности.

— Я смотрю, ты уже учишь их тарабарщину.

— Разве это не хорошо?

— Ты предатель и еретик, тамплиер.

— Это почему же?

— Ты постоянно с ними болтаешь, но так и не сообщил этим язычникам о послании, которое я везу от Святого Отца. Разве неправда, что ты предлагал заключить перемирие с этими дьяволами?

— Я ваш провожатый и толмач. Вот и все.

— Ты меня за дурака держишь?

Жоссеран отвернулся. Он увидел, как Джучи бросил остатки своего завтрака в огонь, где голова с шипением лопнула.

— Как же мне хочется доброго куска жареной баранины, — сказал Уильям и, спотыкаясь, побрел искать свою лошадь.

Жоссеран беспокоился за Кисмет. Темп их путешествия изнурил ее. С тех пор как они достигли гор, корма стало меньше, и теперь она превратилась в ходячий скелет. Она из последних сил держалась, дух ее был не сломлен, но он не думал, что она протянет долго.

Сначала татарские скакуны показались ему смешными. У них были толстые шеи, густая шерсть, и ростом они были едва ли выше пони, на котором его учили ездить в детстве. Когда он видел этих якобы свирепых татарских воинов на их желто-бурых мулах, он с трудом верил, что это та самая кавалерия, которая опустошила половину известного мира.

Ему пришлось пересмотреть свое мнение. Эти приземистые, уродливые твари могли скакать галопом вечно, и даже когда земля была покрыта толстым слоем снега, они умудрялись находить себе пропитание, разгребая лед передними копытами, чтобы пожевать замерзшую и почерневшую растительность и каким-то образом извлечь из нее пользу.

Вьючные лошади, которых Жоссеран привел из Акры, давно пали.

Это было изнурительное путешествие, день за днем, неделя за неделей, в седле, их проводники задавали убийственный темп. Татар знал лишь один способ езды — галоп, с передышкой в несколько минут каждые два часа. Иногда они проезжали до пятидесяти миль в день.

Каждый из них привел с собой из Алеппо не менее пяти лошадей; поводья каждой были свободно привязаны к шее соседней, а последнюю в ряду всадник вел правой рукой. Каждую лошадь они использовали два дня, прежде чем дать ей отдохнуть.

Жоссерану тоже дали свой табунок татарских пони. Но их тяжелый, тряский бег оставлял его измученным и с натертой задницей после легкого галопа персидских скакунов, к которым он привык, а сама Кисмет, даже без седла, не поспевала.

Татары использовали короткие кожаные стремена и часами стояли в седле, их жилистые ноги, казалось, никогда не уставали. Жоссеран пытался им подражать, но через несколько минут его бедренные мышцы сводило судорогой, и он опускался в жесткое деревянное седло, где его трясло и колотило так, что кости трещали. К полудню каждого дня боль уже въедалась в его суставы; сначала в колени, а затем в позвоночник, пока к вечеру не казалось, что все его тело горит огнем.

Но эти татары, казалось, чувствовали себя в седле увереннее, чем на своих коротких кривых ногах; он даже видел, как они спят верхом. Они управляли своими скакунами, сжимая бока лошади икрами, и поскольку они могли ехать, не используя поводьев, то даже стреляли из лука на полном скаку. Вот почему они носили такие легкие доспехи, понял он; обычный рукопашный бой их не интересовал. Они могли позволить своим стрелам делать за них всю работу, на расстоянии. Даже тамплиеры не имели бы шансов в бою против такой кавалерии.

Он никогда не знал таких воинов. Они могли выживать на таком малом. Иногда они проводили целый день без остановки на еду. И что это была за еда. Она неизменно состояла из нескольких кусков вареной баранины, съеденной почти сырой.

Он всегда гордился своей силой и выносливостью, но теперь стал с ужасом ждать утра и перспективы еще одного дня беспощадной тряски в седле. Иногда он даже сомневался, доживет ли до этого легендарного Каракорума. Что до Уильяма, то его кожа стала серой, и Жоссерану приходилось снимать его с лошади в конце каждого дня. Но тот, уверенный в своей вере, каждое утро снова отдавался этому испытанию, как истинный мученик.

И пока проклятый монах мог это выносить, мог и он.

***

XIX

То, что Жоссеран до сих пор видел у этих татар, убедило его, что союз