Песни Первой мировой и Гражданской войны. Военная история России в песнях - Валерий Евгеньевич Шамбаров

Ну а казаков наметили уничтожить вообще. К этому заранее подготовились. Троцкий сформировал новые карательные органы, Реввоентрибуналы – отлично вооруженные отряды из «интернационалистов», подчинявшиеся лично ему. 24 января 1919 года Свердлов подписал и разослал на места циркулярную директиву Оргбюро ЦК, давшую старт кампании «расказачивания». Или, в современной терминологии, геноцида. «…Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; провести беспощадный массовый террор ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью. К среднему казачеству необходимо применить все те меры, которые дают гарантию от каких-либо попыток с его стороны к новым выступлениям против Советской власти…» [100, 154].

Ужас и смерть расплескались по всем казачьим областям, оказавшимся к этому времени под властью большевиков – по Дону, Тереку, Астрахани, по станицам Уральского и Оренбургского войск. Повсюду развернулись массовые расстрелы.

Главнокомандующий вооруженными силами Республики Иоаким Иоакимович Вацетис в полном единодушии со своим прямым начальником, наркомом по военным и морским делам Троцким писал о казаках: «Это своего рода зоологическая среда, и не более того. Стомиллионный русский пролетариат даже с точки зрения нравственности не имеет здесь права на какое-то великодушие. Очистительное пламя должно пройти по всему Дону, и на всех них навести страх и почти религиозный ужас. Старое казачество должно быть сожжено в пламени социальной революции… Пусть последние их остатки, словно евангельские свиньи, будут сброшены в Черное море…».

А один из теоретиков «расказачивания», член Донревкома И. Рейнгольд, докладывал Ленину: «Мы бросили вызов казакам, начав массовое их физическое истребление. Это называлось расказачиванием; этим мы надеялись оздоровить Дон, сделать его если не советским, то покорным и послушным советской власти… Бесспорно, принципиальный наш взгляд на казаков как на элемент, чуждый коммунизму и советской идее, правилен. Казаков, по крайней мере, огромную их часть, надо будет рано или поздно истребить, просто уничтожить физически…».

Запрещалось само слово «казак», ношение традиционной одежды, лампасов. За нарушение полагался расстрел. Станицы переименовывались в волости, хутора – в села (Цимлянская была переименована в Свердловск, Константиновская – в «город Розы Люксембург»). Во главе станиц ставили комиссаров из немцев, евреев, латышей. Казаков облагали денежной контрибуцией. За неуплату – тоже расстрел. Рыскали карательные отряды, отбирая подчистую продовольствие и скот, обрекая людей на голодную смерть. Отбирали и земли, на них намечалось переселять крестьян, а казаков выгоняли на погибель в зимнюю степь.

Но казаки отказались идти на бойню покорными баранами. Разоружить их позаботились в первую очередь, но они укрыли и сохранили фамильную гордость – шашки, кинжалы. Поднимались на палачей с одним лишь холодным оружием, в боях обзаводились винтовками. Вешенское восстание на Дону ярко и правдиво описал Михаил Александрович Шолохов в романе «Тихий Дон». Большевики уже имели опыт подавления крестьянских бунтов, бросали карателей и действовали со зверской жестокостью, но казаки были прирожденными воинами и умели организовываться.

Политика геноцида затронула не только Дон, но и реакцию это вызвало не только на Дону – везде одинаковую. Забурлил Терек. Суровые бои заполыхали на Урале. Среди уральских и оренбургских казаков было много старообрядцев, они оказались самыми стойкими. Революцию и террор восприняли однозначно, как приход антихриста. Никакая агитация на них не действовала, бились до последнего. О том, как их подавляли, оставил свидетельство Дмитрий Фурманов в романе «Чапаев»: «Казацкие войска не гнать надо, не ждать надо, когда произойдет у них разложение, не станицы у них отымать одну за другою, – это дело очень важное и нужное, но не главное. А главное дело – сокрушить надо живую силу, уничтожить казацкие полки. Если из пленных колчаковцев было можно восполнять поредевшие ряды своих полков, то из пленных казаков этого набора делать невозможно: тут – что казак, то и враг непримиримый… Уничтожение живой неприятельской силы – вот задача, которую поставил Чапаев перед собою»[159].

Тем не менее, сломить повстанцев не удавалось. Они дрались насмерть, крепко и умело, вдребезги громили карательные части. А в результате затрещали и рухнули красные фронты, и на востоке, и на юге. Большевистское правительство осознало, что перегибать палку получается слишком накладно. Оно постаралось притушить возмущение. Повальные расправы были свернуты, вину за случившееся свалили на «перегибы» второстепенных функционеров. Казакам сделали некоторые уступки в бытовых мелочах – например, в праве носить лампасы.

Со временем Красная армия добилась и перелома в ходе боевых действий, снова вступила в казачьи области. Но политику на этот раз подкорректировали. От идеи «расказачивания» коммунистическое руководство отнюдь не отказалось, но открыто ее больше не декларировало. Массовых устрашающих акций не устраивали, истребляли выборочно: войсковую и станичную верхушку или тех, кого персонально сочли опасными. Но при этом ликвидировалось самоуправление казаков, их земли включали в гражданские административные структуры. Исподтишка на них натравливали горцев, казахов и прочих соседних инородцев. А основную массу казаков низводили до положения людей третьего сорта. Фактически лишали гражданских прав, не выдвигали на руководящие должности, не принимали в учебные заведения. Вынуждали забыть, что они казаки, раствориться в «советском народе».

Относительное смягчение «расказачивания» оказалось куда более выгодным, чем геноцид. Казаков вливали в красную кавалерию, посылали рубать обнаглевших поляков. Сталкивали с собратьями, оставшимися в рядах белых армий, направляли гоняться за махновцами. Использовали и богатые экономические ресурсы казачьих хуторов и станиц: их облагали повышенными сельхозналогами, в Москву и Питер потянулись эшелоны с хлебом, салом, вином, шерстью. Казаки сдавали государству коров, овец, лучших коней. Но ценность представляли не только боевые и хозяйственные навыки станичников. Пригодилось и их творческое наследие.

В Курске служил молодой эстонец Николай Мартынович Кооль. Его отец был мелким арендатором в Новгородской губернии. В годы Гражданской войны Николай мальчишкой сбежал из дома – как он позже признавался, спасался от голода. Но чтобы показать себя истинным революционером, он объявил отца «кулаком» и отрекся от него. Пристроился при ЧК, потом на комсомольской работе, исполнял обязанности заведующего политпросветом в райкоме комсомола.

Он считал себя высоко культурным человеком, тянулся к литературе. Публиковал в «Курской правде» рассказики и поэтические опусы под псевдонимом «Колька Пекарь», написал сценарий богоборческой и кощунственной «Комсомольской пасхи» с призывом: «Долой монахов, раввинов, попов! На небо мы залезем – разгоним всех богов!».

В 1924 году Кооль услышал от кого-то песню о рейде за Ляохэ. Может быть, ее запел казак, служивший у красных. А может, затянули арестованные в тюрьме. Песня была редкая, любитель поэзии заинтересовался. Списал слова, немножко потрудился, перепудрив их на красный манер,