Выявить и задержать... - Алексей Фёдорович Грачев

Евдоким почему-то ухмыляется криво и невесело — тянет как-то плаксиво:

— У нас тоже раны были, Афанасий... Только ведь, сам знаешь, детей жаль. Заодно с нами в огонь или под пули... Банда не посмотрит.

Банда не посмотрит, и это Афанасий Зародов знает. Но он говорит жестко:

— А как же тогда? Вся Россия стала Советской. Даже Дальний Восток не сегодня-завтра будет революционный и русский. И только в Игумнове остается царствовать власть кулаков и белогвардейцев. Может, мне об этом телеграмму дать в Москву самому Фрунзе или Тухачевскому, с армией чтоб шли сюда.

Мужики молчат, клонят головы. Потом Евдоким опять начинает, кивая головой на окно:

— Говорят, недалеко где-то. Может, и в селе были...

— Вот-вот, — вдруг полошится Кирилл Авдеев. — Это там, в Никульском, спокойно жить. Там волостная милиция, пулеметы даже есть. Мигом и уездная милиция с Антоном Пригорковым во главе. А мы здесь за тридевятым царством. Придут из лесу и будут творить суд средь бела дня... Как бы ты тогда, Афанасий Власьевич?

— Не знаю как, — поднимается из-за стола Зародов. — Только если мы сами не поможем милиции и чоновцам, будет и огонь, будут и пули...

Он опять хвалит хозяйку за молоко и натягивает на себя шинель, подбитую изнутри овчиной, на голову суконный картуз, обматывает шею шарфом. Мужики спешат за ним, но он без слов садится в коляску. Перед тем как дернуть вожжи, говорит многозначительно:

— Телеграмму, я думаю, все же не след посылать в Москву. Москве и без нас дел хватит. Сами справимся.

И едет селом неторопливо. Рука тянет из кардана цинковую банку, мятую, исцарапанную — с фронта, на поле брани поднял. В другом кармане нарезанные полосками страницы старинной поповской книги. Не то, что газета, — дымит, как германский газ, но курить можно... А газеты Афанасий бережет для сельской библиотеки. Будет грамотный народ — читать будут, как жили весной двадцать первого года мужики да бабы в уезде да и у них в Никульской волости.

Едет Зародов по центру Игумнова. Колеса таратайки колыхаются на дутых шинах по кочкам. Никак не насыплет Зародов табак на полоску бумаги. А тут еще на пути вздыбливается дом Матвея Кроваткина, заставляет глазами пересчитать темные окна, длинные сараи, в которых стояли в ряд когда-то им, Зародовым, национализированные тяжеловозы и рысаки. Может, там, за сломанными денниками, прячется сейчас Матвей Кроваткин с карабином в руках. Может, вскидывает даже к плечу приклад, целит в эту коляску без стеклянных дверей теперь, без ее бывшего хозяина Михаила Антоновича Мышкова.

А рядом с конюшнями, через дорогу — дом Срубовых. Нет ее хозяина в живых — старика Срубова, оравшего в девятнадцатом году посреди села: «Нам Советская власть так же нужна, как плешивому гребень». На погосте — откричалась черная ворона. От помутнения в мозгах преставился после пира восставших дезертиров. На другой день. Так сказать, подарок преподнес красноармейскому отряду, прибывшему в село с пушкой и пулеметами. Нет Срубова старшего, а младший — Василий, может, там, во флигеле, где живет и сейчас семья Срубовых. Набивает живот пирогами или же обогревается на печи. А то и винтовку чистит, готовит ее к выстрелам. Сияют волчьими глазами огни лампад из церкви. Доносится гул голосов из притвора, чьи-то всхлипы и сморкание, и запах ладана тянется, как гарь от костра.

Не бил в колокола сам батюшка Иоанн, когда той июльской ночью набежали в село дезертиры, когда погибали от пуль юные красноармейцы. Не бил, выяснил это следователь. Только ключи от лестницы на колокольню не иначе как сам сунул кому-то. Читает евангелие при отпевании отец Иоанн, а вспоминает, наверное, сынка Павла, бывшего семинариста, бывшего учителя, а теперь — одного из главарей банды. И кто поручится, что не на колокольне или не в доме батюшки владелец маузера...

Выезжает Зародов на проселок, в весеннюю темень и знает твердо: коль попадет он в руки бандитам, не вспомнят они об осадном налоге за сочувствие к зеленым. Ни за что не вспомнят.

3

В этот базарный день Зародов у себя в кабинете пальцами расшатывал больной зуб. Зуб поддавался плохо, и потому председатель волисполкома морщился, фыркал сердито под нос. Костя и Колоколов терпеливо наблюдали, как перекашивает гримаса его круглое, гладко бритое лицо. Наконец Колоколов не выдержал, посоветовал:

— Ты бы, Афанасий, к фершалу. За милую душу выхватит. Что мучишь себя... Раздуется щека с подушку.

Зародов опустил руку, пощелкал челюстями, проверяя, на месте ли больной зуб, и ответил ворчливо:

— Есть время по фершалам. Пойду сейчас, а встречь кто-нибудь с просьбой — ордер на помол зерна. Выпишем ордер, а тут как тут плотники, что мост накатывают взамен смытого водой. Давай, Афанасий, гвоздей.

Дверь приоткрылась, показался цветастый платок молодой женщины, и глаза ее черные скользнули по сидящим в кабинете, остановились на председателе.

— Насчет ордерка я, Афанасий Власьевич. Мельница у нас в деревне закрылась от водополья.

— Во-во, — поморщился Зародов, — так и есть. Погоди, Феня, разговор идет дельный.

Женщина отступила в соседнюю комнату, и тут же послышался топот, а вслед за ним голос секретаря волисполкома, старика, бывшего учителя Никульской школы.

— Занят Афанасий Власьевич. А вы опять за гвоздями?

Ответный голос был смущенный, робкий и, кажется, принадлежал не совсем трезвому человеку:

— Дак ведь, Викентий Федорович, ломаются гвозди. Стукнешь молотком, а они пополам. Перекаленые.

— Перекаленые, — повторил Зародов. — Кому-то, может, еще пособляют. Может, ригу или сушилку... Ну что ты, Колоколов, ухмыляешься? — рассердился он, увидев вдруг смеющегося начальника волостной милиции. А тот серьезно уже и укоризненно:

— Что ж это ты своему исполкомовскому плотнику не доверяешь? Не ругай его, Афанасий, выписывай гвозди. Тем более, что этими же гвоздями я на днях доски для плота колотил. Тоже ломались. И верно — перекаленые. Железо никудышное идет на отлив.

Дверь распахнулась, бородатый дядька вошел было, но, увидев начальника волостной милиции, без слов попятился обратно. Плотно прикрыл за собой дверь.

Колоколов и Костя улыбнулись, а Зародов помрачнел. Он выложил тяжелые руки на стол, навалился широкой грудью на приоткрытый ящик:

— Гвозди мы достанем неперекаленные и зуб все же расшатаю, вырву сам. А