Архипелаг Исчезающих Островов - Леонид Дмитриевич Платов

Он торжественно препроводил нас к учительской, втолкнул Андрея первым, меня придержал за плечо. Потом взмахом руки разогнал приготовишек, в волнении шнырявших вокруг.

Через стеклянную дверь я видел спину Андрея, его узенькие плечи и большую голову с торчащими вихрами. Он волновался. Все время оттягивал складки гимнастерки под поясом, хотя те и так торчали сзади воробьиным хвостиком.

Прямо против двери сидели за столом наш инспектор и осанистый старик в вицмундире, то поднимавший, то опускавший очень толстые черные брови. Отец Фома пристроился у окна, на солнышке.

Видимо, ответы Андрея были неудовлетворительны, потому что инспектор погрозил ему пальцем.

От гулкого окрика задребезжало стекло двери:

— Ладыгин!

Я очутился перед столом, рядом с Андреем.

— Вот второй экземпляр, ваше превосходительство, — печальным голосом сказал инспектор, выворачивая ладонь в мою сторону. — Племянник уважаемого в городе человека, н-но…

Отец Фома шумно вздохнул.

Брови попечителя выжидательно поднялись.

— Расскажи нам, Ладыгин, все, — продолжал инспектор. — Покажи товарищу пример. Товарищ твой — из молчунов, язык проглотил…

Я искоса посмотрел на Андрея.

Он был взъерошен и больше обычного смотрел букой.

Со своими торчащими на макушке вихрами и гимнастеркой, оттопыривающейся сзади в виде хвостика, он напоминал сейчас какую-то маленькую сердитую птицу. Я, наверное, выглядел не лучше.

— Ну, что же молчишь, сыне? — вопросил отец Фома, склонив голову набок. — Чему учитель научает тебя? Молчать?..

Допрос тянулся очень долго.

То, взмахивая длинными рукавами рясы, с вкрадчивыми усовещеваниями приступал отец Фома:

— Нет?.. Что нет, сыне?

— Не знаю, батюшка.

— А почему так тряхнуло тебя, когда я спросил?

То грозно качал указательным пальцем инспектор:

— Ты мне симфонию не разводи!.. — И непередаваемое презрение было в слове «симфония». — Не разводи симфонию, а ответь: про капиталистический строй говорил он тебе?

Некоторые вопросы были совершенно непонятны, но инстинктом мы чуяли в них подвох, опасность, грозящую Петру Ариановичу.

Черные брови попечителя продолжали то подниматься, то опускаться. Вдруг я заметил, что лицо его начинает багроветь.

— Тройка по поведению! — неожиданно тонким голосом крикнул он, и так громко, что отец Фома поперхнулся вопросом, а любопытных приготовишек, толпившихся у стеклянной двери, кинуло в сторону, как ветром. — Тройка по поведению — вот что угрожает вам, понимаете ли, дураки?.. Что будете делать после этого? С тройкой только во второразрядное юнкерское принимают!..

Отец Фома возвел глаза к потолку. Инспектор скорчил соболезнующее лицо. Нас вывели.

В течение нескольких дней в учительской перебывали другие старшеклассники. Никто не понимал, в чем дело, но молчали все, как в рот воды набрали. Петр Арианович был самым любимым педагогом.

Подробности разговора Петра Ариановича с попечителем остались неизвестными. О них можно было судить по поведению дядюшки. В тот день он был оживлен более обычного и обедал с аппетитом.

— Уволен! — сообщил он, шумно высасывая из кости мозг. — Уволили нашего Робинзона!.. Вызван для объяснений в Москву.

Тетка взглянула на меня и перекрестилась…

Вечером у нас были гости.

Ломберный столик для лото расставили в палисаднике. Оттуда в мою комнату доносились веселые голоса, стук кубиков.

В руках у меня был Майн-Рид, но читать не хотелось.

Может быть, в тот вечер кончилось мое детство?.. Выдуманное перестало увлекать. Настоящая, реальная, суровая жизнь со всеми ее радостями, горестями, опасностями подхватила и понесла куда-то в неведомое — из тихой заводи в океан…

Я услышал, как камешек ударился в подоконник. Пауза. Дробно ударился еще один.

Распахнув окно, выглянул наружу. Темно, хоть глаз выколи. Спросил шепотом:

— Ты, Андрей?

Что-то зашуршало в кустах под окном, шмыгнуло носом, сказало сердито:

— Не Андрей… Я, Лизка…

— О! Лиза? Что ты, Лиза?

— Попрощаться зовет…

— Кто?

— Петр Арианович. Уезжает сегодня…

Я, по существу, находился под домашним арестом, впереди маячила тройка по поведению, предсказанная попечителем, но, понятно, я не колебался ни минуты. Кинувшись к кровати, быстро сдернул подушки, бросил их особым образом, прикрыл одеялом. Отошел, оценивая взглядом. Уложил складки еще небрежнее.

Лиза с удивлением следила за мной через окно.

Да, теперь будет хорошо! Человек спит на кровати. Человек читал Майн-Рида, уронил на пол, заснул.

Я перемахнул через подоконник. Майн-Рид остался лежать, раскрытый на середине…

Держась за руки, мы побежали с Лизой вдоль изгороди. За густыми кустами сирени горела лампа. Мошкара трещала крыльями вокруг нее.

У калитки пришлось переждать, пока отойдет гость, куривший папиросу.

Кто-то сказал за столом, подавляя зевок:

— Что ни говори, а без него скучно будет в Весьегонске!

Стук кубиков лото. Голос исправницы:

— У кого тринадцать? У вас?.. Он революционер! И опасный.

Дядюшка поддержал:

— Учил, говорят, что ничего незыблемого в географии нет… Как нет? А существующий государственный строй? Ага! То-то и оно!

— Не революционер… (Голос отца Фомы.) Не революционер, но закономерно шел к тому, чтобы стать таковым…

— Вы фаталист, отец Фома!

Гость, куривший папиросу, отошел. Мы скользнули в калитку.

Как-то получилось, что не разняли рук — бежать по темной улице было удобнее, взявшись за руки. До сих пор, хотя много лет прошло, помню пожатие жесткой теплой ладошки.

Бежали молча. Перепрыгивали через канавки, шарахались от возникавших силуэтов прохожих. Вечер был сырой. От Мологи медленно наползал туман, по-местному называемый мга.

Я заметил, что мы направляемся не к дому исправницы, а через весь город, к заставе.

— Зачем? Не туда!

— Туда! Подъедет Петр Арианович… И Андрей там…

Андрей действительно был уже там. Он сидел на перекладине шлагбаума нахохлившись и вяло ответил на приветствие.

Вскоре из тумана послышалось тпруканье извозчика. (Железная дорога не доходила до Весьегонска. До станции надо было ехать несколько верст.)

Петр Арианович сначала пожал нам руки, как взрослым, потом обнял и расцеловал, как маленьких.

— Спасибо, ребятки. Спасибо за все!

— За что же, Петр Арианович?

— О! За многое! Вам не понять сейчас… За бодрость, верность, за веру в мечту!.. — Он спохватился. — А подарок? Что же подарить вам? Из головы вон! Все вещи запакованы… Хотя…

Он порылся в карманах. Послышался тонкий металлический хруст. Петр Арианович протянул нам на обрывке цепочки крохотный компас, служивший ему брелоком к часам.

— Всем троим: Андрею, Леше, Лизе!

— Но как же троим? Один компас — троим, Петр Арианович?.. Мы же разъедемся, расстанемся…

— И-эх! Залетные! — неожиданно сказал извозчик, щелкнув кнутом.

«Залетные» налегли и дернули. Зачавкала грязь под