Первый Выбор - Канира

Я стоял на вершине главной башни, наблюдая за рождением новой солнечной системы, когда почувствовал присутствие. Не Отца — Его я узнавал мгновенно. Что-то новое. Что-то… похожее на меня.

Обернулся и увидел его. Архангел, подобный мне, но другой. Его свет был теплее моего, золотистым, как утренний рассвет. Мой был как холодное утро. Волосы цвета расплавленной меди падали на плечи, глаза горели внутренним огнём. Он улыбался — первая улыбка, которую я видел за всё время существования.

— Брат, — сказал он, и в этом слове звучала радость.

Брат. Я никогда не думал о себе в таких терминах. У меня не было семьи, только Отец. Но когда Люцифер произнёс это слово, что-то внутри меня откликнулось. Тепло, которого я не знал раньше.

— Люцифер, — представился он. — Светоносный. Так назвал меня Отец.

— Михаил, — ответил я. — Кто как Бог.

Он кивнул, изучая меня взглядом, полным любопытства.

— Ты здесь один уже очень давно.

— Миллионы лет, — согласился я. — Создавал миры по воле Отца.

— И не скучал?

Вопрос поразил меня. Скука? Я никогда не думал о своих чувствах в таких терминах. Одиночество, тоска по общению — да. Но скука предполагала неудовлетворённость, а как я мог быть неудовлетворён служением Отцу?

— Я выполнял Его волю, — сказал спокойно. Я знал, что делал. Я знал кто я есть.

Люцифер рассмеялся — звук, которого в Серебряном Городе не слышали никогда. Смех отразился от башен, зазвенел в куполах, наполнил пустые улицы жизнью.

— Конечно выполнял. Но это не ответ на мой вопрос.

Он спрыгнул с башни, планируя на распростёртых крыльях к площади внизу. Я последовал за ним, и впервые за всё время существования мне было интересно, что будет дальше.

Мы говорили дни напролёт. Люцифер задавал вопросы, на которые у меня не было ответов. Почему звёзды горят именно таким огнём? Почему галактики кружатся, а не стоят на месте? Что было бы, если изменить фундаментальные константы миров?

— Отец создал всё с определённой целью, — отвечал я. — Нам не следует сомневаться в Его замысле.

— Я не сомневаюсь, — возражал Люцифер улыбаясь. — Я пытаюсь понять. Разве стремление к пониманию — это плохо?

Я не знал, что сказать. В его словах была логика, но что-то во мне сопротивлялось. Может быть, страх? Страх перед тем, что понимание приведёт к вопросам, которые лучше не задавать.

Будущее наступает слишком быстро.

Люцифер показал мне свои творения. Он создавал не только звёзды и планеты — он лепил красоту ради красоты. Кольца из кристаллизованного света, танцующие в пустом космосе. Туманности, которые пели на частотах. Кометы с хвостами из застывшего огня.

— Отец дал нам способность творить, — объяснял он. — Почему мы должны ограничиваться только теоретическим?

Его творения были прекрасны, но в них было что-то беспокоящее. Слишком много личности, слишком мало следования плану. Отец никогда прямо не запрещал творчество ради творчества, но и не поощрял его.

Другие архангелы появились позже. Гавриил материализовался в сиянии чистого света, его присутствие успокаивало душу. Он был вестником, созданным нести волю Отца, и никогда не сомневался в правильности приказов.

Рафаил пришёл с ароматом целебных трав. Его руки могли исцелить любую рану, восстановить любое разрушение. Он говорил мало, но, когда открывал рот, его слова были как бальзам на душу.

Уриил явился в огне и молниях. Архангел суда, его меч мог разрезать саму истину от лжи. Его глаза пылали огнём справедливости, не знающей пощады.

Каждый из них был совершенен в своей роли. Они выполняли волю Отца без колебаний, радовались служению, находили счастье в исполнении долга. Почему же я не мог избавиться от ощущения, что чего-то не хватает?

Чего-то важного.

Может быть, дело было в том, как они смотрели на Люцифера. С уважением, но и с опаской. Его вопросы беспокоили их так же, как меня. Его стремление понять казалось им дерзостью.

— Он слишком много думает, — сказал мне как-то Гавриил. — Размышления могут завести не туда.

— Куда «не туда»? — спросил я.

— К сомнениям. А сомнения — к непослушанию.

Я посмотрел на Люцифера, который в тот момент переставлял звёзды в созвездии, добиваясь идеальной симметрии. Непослушание? Мой брат, который творил красоту из ничего? Это казалось невозможным.

Но зерно беспокойства было посеяно.

Ангелы заполнили Серебряный Город постепенно. Сначала появились серафимы — шестикрылые создания, чья единственная цель была славить Отца. Они парили вокруг Его трона, не переставая петь: «Свет, свет, свет!» Их голоса сливались в хор, от которого дрожали стены дворца.

Херувимы прилетели следом — стражи божественных тайн, многоликие и многоглазые. Они охраняли входы в самые священные части города, пропуская только тех, кому Отец дал разрешение. Там ничего не хранилось, но я знал, что Отцу зачем-то надо было это сделать.

Простые ангелы были проще и понятней. Они выполняли повседневные задачи — поддерживали чистоту в залах, следили за тем, чтобы механизмы реальности работали правильно, разносили послания между архангелами. Их лица светились счастьем служения.

Я смотрел на них и завидовал их простоте. Им не нужно было задаваться вопросами. Их вера была абсолютной, их преданность — неколебимой. Они знали своё место в мироздании и были довольны им.

Почему же я, первый из созданных, чувствовал себя потерянным среди них?

Люцифер изменился после прихода других. Его улыбки стали реже, взгляд — задумчивее. Он проводил больше времени в одиночестве, создавая всё более странные творения. Планету из чистого звука. Звезду, которая светила только влюблённым. Галактику, где время текло назад.

— Что ты пытаешься доказать? — спросил его однажды.

— Что мы больше, чем просто инструменты, — ответил он. — Что в нас есть искра самого Отца, и мы имеем право использовать её.

— Но мы и так используем её. Каждый день, выполняя Его волю.

— Его волю, — повторил Люцифер с горечью. — А где наша воля, брат? Где наш выбор?

— Мы выбираем служить Ему, — сказал я, но слова прозвучали неубедительно даже для меня.

— Действительно выбираем? Или просто не знаем другого пути?

Я не ответил. Ответа у меня не было.

Восстание началось не с битвы, а с речи. Люцифер собрал ангелов в главном зале и говорил о свободе, о праве выбора, о том, что слепое послушание — не добродетель, а рабство. Треть воинства