Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

Банк немецких земель и Бундесбанк, пришедший ему на смену в 1957 году, использовали призрак инфляции для защиты своей автономии. Из гиперинфляции 1923 года с ее ужасающими картинами людей, кативших по улице тачки, полные обесцененных банкнот, чтобы заплатить за буханку хлеба, мог быть только один урок: для того, чтобы придерживаться курса на долгосрочную стабильность и противостоять сиюминутным выгодам, центральный банк должен был быть независимым. На ранней стадии формирования своего образа Бундесбанк даже специально нанял одного журналиста для распространения этой истории18. Его версия прошлого была скорее мифической, нежели исторической. В 1923 году Рейхсбанк был независим от правительства. Но и сохраняющаяся независимость не гарантировала стабильности; последние кризисные годы Веймарской республики, приведшие к власти Гитлера, были весьма сомнительной рекламой.

В конечном счете сила позиций Бундесбанка объяснялась относительной слабостью молодого демократического государства. Аденауэр раскритиковал центральный банк за то, что тот не подотчетен ни парламенту, ни правительству. Но именно в этом и было дело. Банк представлял себя слугой общественных интересов вопреки интересам всех групп, которые думали только о себе. “Мы не служим промышленности, – объяснил в 1955 году первый президент Банка немецких земель Вильгельм Фоке, – мы не служим ни рабочим, ни сельскому хозяйству, ни какой-либо другой группе… Даже самые крупные группы являются меньшинствами по сравнению с общей численностью нашей нации, которой мы служим безраздельно; в нее входят домохозяйки… чиновники, пенсионеры и, наконец, что не менее важно, вкладчики”. Важно было подавить инфляцию в зародыше, что Фоке и сделал, повысив процентные ставки. “Твердую валюту” нельзя было защитить “мягкими мерами”19. Только независимый центральный банк был способен уберечь нацию от планов экстравагантных расходов как правых, так и левых. Когда в 1957 году возникла необходимость обновления договоренностей, гарантировавших независимость, руководители центральных банков могли рассчитывать на Эрхарда, министра экономики Аденауэра, для которого зависимый банк означал инфляцию.

Ключевым словом в те годы было masshalten (умеренность) в отношении как доходов, так и расходов. Бизнес, профсоюзы и потребители – всем им необходимо проявить сдержанность. Это была не только экономическая, но и культурная проблема. Преемник Фоке, Карл Блессинг, беспокоился, что “танцы вокруг золотого тельца” подорвут ценности Bürgertum. Был ли технологический прогресс “благословением или проклятием”, спросил он на публичном выступлении в разгар бума в 1962 году. Пока он способствовал “культурному развитию [Bildung] и этическому совершенствованию”, его следовало приветствовать. “Но потребитель до кончиков ногтей, которому все недостаточно, – зрелище не из приятных”. К счастью, заключил он, появились признаки того, что “уважение к вечным этико-моральным ценностям” возрождается20.

Насколько преуспел Бундесбанк во внедрении этого идеала в сердца и умы людей дома? Жак Делор, президент Европейской комиссии, был уверен, что знает ответ. “Не все немцы верят в Бога, – сказал он в 1992 году, – но все они верят в Бундесбанк”21.

На самом деле позиции немцев были более противоречивыми и изменчивыми, чем банкиры хотели признавать. В 1963 году, в разгар холодной войны, немцы заявляли социологам, что инфляция пугает их даже больше, чем конец света. Семь лет спустя, напротив, при росте безработицы, более чем в два раза больше респондентов хотели, чтобы государство тратило средства и создавало рабочие места, а не экономило и удерживало цены на низком уровне22. Похожая история будет и во время рецессий середины 1970-х, 1986-го и конца 1990-х годов. Не все вкладчики также были убеждены, что Бундесбанк защищает их интересы или что немецкая марка настолько тверда, насколько ее представляли. В 1968 году центральный банк подвергся нападкам за “преступления против вкладчиков”, лишившие их 50 % покупательной способности23. В 1990 году только 30 % немцев знали, что Бундесбанк независим. Стабильность немецкой марки считало заслугой промышленности такое же число людей, какое ставило ее в заслугу центральному банку. Больше людей чувствовало, что Бундесбанк служит другим банкам, а не общественным интересам. В конце 1990-х годов большинство немцев хотели, чтобы европейский центральный банк подчинялся Европейскому парламенту, а не был независимым, как их собственный24.

Также остается дискуссионным вопрос о том, проявляют ли немцы особое неприятие инфляции. В 1976 году европейцев начали спрашивать о том, что они считают наиболее важной задачей своего государства: политическую стабильность, борьбу с инфляцией или защиту свободы слова. В течение следующих двух десятилетий 41 % бельгийцев и 31 % французов ставили стабильность цен на первое место. Среди немцев таких было всего 19 %, и тенденция была нисходящей. Неудивительно, что страны с низкой инфляцией, такие как Германия и Дания, как правило, меньше заботились о стабильности цен – до тех пор, пока те не взлетели.

Легко предположить, что немцы знают о финансах больше, чем на самом деле. Согласно исследованию банков, проведенному в 2011 году, лишь четверть населения смогла назвать приблизительный уровень инфляции; среди молодежи количество осведомленных составило шокирующие 6 %25. Все это не означает, что немцы не беспокоятся о росте цен, просто стабильность цен не является таким уж фетишем, как часто думают.

За железным занавесом, в Восточной Германии, сбережения были не менее официальной мантрой, хотя и с социалистическим подтекстом. Советы закрыли все банки в своей зоне, но уже осенью 1945 года вновь открыли коммунальные сберегательные кассы, чтобы способствовать экономии. Когда в 1948 году Восточная Германия провела собственную денежную реформу, это нанесло вкладам меньше вреда, чем на Западе: у сберегательного банка в Дрездене на востоке осталось 25 % депозитов по сравнению с 5 % в Вюрцбурге на западе. Для Карла Маркса сберегательные кассы были “золотой цепью”, с помощью которой капиталистические режимы контролировали рабочий класс. Обеспечивая жилье, здоровье и безопасность в старости, социализм освободит от необходимости быть бережливым. Вместо того чтобы откладывать деньги на черный день, люди смогут отложить немного денег на что-то особенное. Это был идеал. В действительности нехватка товаров и капитала делала сбережения национальной необходимостью. В 1960-х годах четверть общего объема инвестиций приходилась на сбережения. ГДР повышала заработную плату людям, но поскольку вещей было мало, сберегательные вклады были нужны для поглощения избыточной ликвидности.

Как и у западного соседа, в ГДР проводились сберегательные акции для родителей и школьников с путевками и лотерейными розыгрышами; подростки из Союза свободной немецкой молодежи (FDJ) откладывали деньги на экскурсии, а родители, у которых родился пятый ребенок, получали от президента “почетный крестный подарок” в размере 500 марок, которые нужно было положить на счет и сохранить до достижения ребенком школьного возраста. В отличие от Западной Германии вклады не были полностью добровольными. Это был социалистический долг. Начиная с 1951 года фирмы требовали от рабочих отчислять 3 % своей заработной платы в