На лесных тропинках - Ефим Григорьевич Твердов

гнал лодку, и только тогда, когда стал виден малый маяк, Григорий Ефимович сбавил ход, завернул в протоку, соединяющую канал с озером Котечное, повернулся ко мне, шепотом проговорил:

— Здесь, парень, здесь их танцплощадка.

С большими потугами мы добрались на веслах до Котечного и в густых зарослях ивняка правого берега остановились.

— Посидим, поглядим, как птица танцует, — сказал Григорий Ефимович, улыбнулся, погрозил мне пальцем: — Смотри, с птицей не заигрывай, ружье оставь в покое да и сам не вздумай вместе с ними вытанцовывать, — а потом, закурив, с ехидцей добавил: — Такое тебе еще не осмыслить, ты в таких делах не осведомлен.

Над протокой да и над тростником озера поднялся легкий туман, прикрывая собою водную гладь, как кисейной занавеской. Прямо перед нашими глазами была небольшая лужайка, да такая, что если корова ляжет на нее, то ей хвост протянуть некуда, в кусты угодит.

— Вот тут, на этой лужайке они будут вытанцовывать, — тихо проронил Григорий Ефимович.

— Гопака? — спросил я.

Косо посмотрел на меня старый рыбак, но промолчал, не уколол.

Рядом с нами на свободной от тресты водной глади, спокойно, не чувствуя постороннего взгляда, купалась стая уток, разговаривая на своем языке, ведомом только им одним. Григорий Ефимович был не охотник, в жизни ружья не имел, не стрелял из него, и теперь с безразличием смотрел на утиные забавы. А я? С детства с ружьем не расставался. Еще в девятьсот десятом году дед подарил мне ружье «Стромберг», которое я заряжал всегда со стула, а в лесу с кочки или с пенька, и стрелял с подставки из ольшанины. Сейчас рядом со мной, в лодке, стояло ружье полукрупповской стали «Ястреб», и, завидя уток, я, точно гончая собака, душой взлаивал, но для друга молчал. Он видел все это по моему лицу, подразнивал меня: мол, чего видишь, какого лешего не стрельнешь — утки-то к тебе на ствол вешаются и в кошевку сами просятся. И в самом деле, утки безбоязненно подплывали к нашей скрытой в кустах лодке.

— Тш-ш-ш-ш… — Услышал я шепот Григория Ефимовича. — Кажется, гости появляются.

Я посмотрел в небо и увидел девять крупных птиц. Это были журавли. Они без крика летали над луговиной и, очевидно, высматривали, нет ли кого поблизости. Потом, убедившись в безопасности, стали по очереди приземляться, а приземлившись, все сбились в одну кучу, образовав круг, и смотрели во все стороны.

Мы сидели в лодке, в густом ивняке, и нам через ветки была видна вся лужайка с журавлями, которые, ткнувшись хвостами друг к другу, стояли, молчали, не двигались. Журавки были от нашей лодки метрах в двадцати. Минут пять они стояли на месте, а потом один, по всей вероятности, их вожак, вышел первым из кучи, ясным и зычным голосом прокурлыкал два раза, этим давая остальным понять, что, мол, время начинать танец зари. Журавли сразу окружили вожака и стали ходить вокруг него поочередно, своим криком возвещая, что они начали танец.

Широко раскинув исполинские крылья, в самом центре стоял большой петух — журавль и все время выговаривал «кур-ли-кур-ли-кур-ли»… значит, спрашивал, не пора ли повеселее. Приняв сигнал вожака, остальные стали бегать вокруг него, задрав голову и распустив крылья, но ими они не махали, а держали в одинаковом положении, а нам, смотрящим из-за веток ивняка, казалось что на лужайке не журавли танец ведут, а распустился большой бутон лилии.

Потом вожак закрутился на одном месте, да так быстро, что я еле-еле успевал следить за ним, а потом круто встал, точно вкопанный, опустив клюв к земле, а остальные, соединившись в четыре пары, разбежались по мелким кусточкам и долго оттуда не появлялись. Призывный клич вожака снова вернул их на место, и новая кадриль началась. Сейчас они степенно ходили наперекрёст и каждый старался поклониться, поприветствовать друга с прилетом в родные края, а уж потом, сгрудившись, сомкнулись клювами в одной точке.

Долго танцевали журавли. Мы с Григорием Ефимовичем забыли счет времени, да надо признаться, чертовски захотелось курить. Я потянулся в карман за сигаретами, а Григорий Ефимович уже потихоньку курил. Однако дым от табака, пробиваясь сквозь ветки, сразу терялся в тумане, а на озере по-прежнему спокойно купались утки.

С наступлением темноты журавлиная стая растаяла. Куда они убежали, для нас осталось тайной. В воздух они не поднимались, очевидно, укрылись в кустах до утренней зари.

Мы вытолкнули лодку из зарослей и скоро вывели ее в протоку. Григорий Ефимович запустил мотор и повез меня не в Мегру Онежскую, а в ночную Вытегру.

На душе было так радостно, как нежен и радостен был весенний танец журавлей.

НА ШУЛТУССКОМ ОЗЕРЕ

1. Настоящий характер

Аверьяна Кирилловича Шахова, сына первого председателя первого комбеда, Кирилла Петровича Шахова, на этот раз я застал у себя в дому. У порога избы меня встретила Стрекоза — шустрая собачонка из породы сеттеров. Она, виляя шерстистым хвостом, взвизгивала, что ситец рвала. Хозяйка Матрена самовар водой наливала, мне шептала:

— Мой-то Аверя, как стеклышки на верхотуре установил, день-деньской наблюдения ведет. Кто его знает, — вздыхает Матрена, — может, и взаправду ему приказано всех ершей в озере сосчитать да по начальству доложить. Тоже себе рыбнадзор…

Не задерживаясь, я снял с плеч берестяный пестерик, прошел в сени и, поднявшись на веранду, сразу заметил старика. Он умиротворенно сидел и в самоварную трубу разглядывал большое озеро.

— Аверьян Кириллович, мое вам почтенье…

— Ась? — Старик вскочил, взлохматил седую бороду, пряди разлетелись в стороны, ответил: — Доброго добра. С дорожки чайком, поди, хочешь побаловаться.

И, не дожидаясь моего ответа, открыл в полу отдушину, крикнул в ее оконце:

— Матреша! Сготовь для гостя чайку покрепче да побольше!

— Чую, Аверьянушка, чую!

Аверьян Кириллович на трубу показал, с уважением проговорил:

— Лаборатория. Все видит, на стеклышках все обозначается. Поди ж ты! Озеро в длину двенадцать километров да в ширину десять — глазом не взять, а поглядишь в стеклышко — и все тебе на блюдечке подается. Каждую приметину видишь, каждого разбойника найдешь. А их теперь развелось уйма. Пока озеро было бесхозное — рыбаки были степенные, каждой мелюзгой дорожили, а как озеро в государство перешло да меня рыбнадзором затвердили — воруют рыбу, да и баста, особливо браконьерствуют деповские. Тол достают, известь негашеную в бутылках в воду бросают, аммональничают. Ты печешься, печешься, лекции да нотации деповским читаешь, а они хочь бы что, паясничают, браконьерствуют и на законы плюют.

Аверьян Кириллович поглядел в трубу, выпрямился, головой тряхнул, простонал:

— Опять в Черном плесе балуются. Видишь, сколько дыму