Большой пожар - Владимир Маркович Санин

я понял на следующее утро, когда не обнаружил у постели тапочек. Я бродил в поисках тапочек по квартире, а вслед за мной повсюду шнырял пес, на морде которого было написано огромное удовольствие. Я знал наверняка, что это его рук дело, но улик не было никаких. Тапочки вечером нашла жена, когда выносила мусорное ведро. Я взял трость, показал ее Кексу и предупредил, что в случае повторения подобных шалостей эта палка будет переломлена о его собачью спину. Кекс внимательно выслушал и, как мне показалось, даже кивнул. Это был последний вечер, когда я видел свою трость, подарок друзей. Учитывая, что дело происходило зимой и Кекс никуда не выходил, я думаю, что он ее съел.

Наши отношения обострялись. Времени свободного у Кекса было много, и он расходовал его в основном на то, чтобы придумать мне очередную пакость. У этого пса было какое-то сверхъестественное чутье на моих друзей. Когда приходили знакомые жены, Кекс вел себя как истый джентльмен. Он был предельно сдержан, корректен и охотно позволял чесать ему спину. Но стоило появиться кому-нибудь из моих друзей, как от этого аристократизма не оставалось и следа. Кекс стремительно выскакивал из комнаты, облаивал гостя и старался по возможности испортить фасон его брюк.

Однажды меня навестил старый приятель, и я на минутку отлучился в магазин, чтобы отметить нашу встречу. Кекс решил не упускать такого счастливого случая. Когда я вошел в комнату, приятель приплясывал на столе, поддерживая руками безобразные лохмотья, которые пять минут назад были превосходно отутюженными брюками. Увидев меня, Кекс бросил на жертву саркастический взгляд, торжествующе тявкнул и величаво вышел с сознанием отлично исполненного долга.

Зная, что жена находится с Кексом в приятельских отношениях, я долгое время терпел этот кошмар. Я выстоял даже тогда, когда Кекс съел мой билет на футбол, – билет, который я раздобыл с колоссальным трудом. Но вскоре мое терпение лопнуло. Дело в том, что Кекс добрался до наших подушек, которые проветривались на балконе, и выпотрошил их столь добросовестно, что наш двор стал похож на птичий базар. Выполняя решение домового комитета, я весь выходной день гонялся за пухом, чем доставил огромное удовольствие дворовым мальчишкам. Думаю, что ни один эстрадный конферансье за всю свою долгую творческую жизнь не удостаивался такого дружного, искреннего свиста.

После этого случая я робко намекнул жене, что пса, может быть, следует выкинуть в окно. Я сказал, что эта на первый взгляд крутая воспитательная мера благотворно скажется на характере нашей собаки. В ответ жена назвала меня словом, которое убедило меня, что достичь соглашения невозможно. Тогда я решил поступить с Кексом более гуманно. Я заманил пса в такси и, скармливая ему кусочки ветчины, беспрепятственно отвез километров за десять. Здесь я открыл дверцу и хорошим пинком придал Кексу такое ускорение, что, по моим расчетам, он должен был превратиться в искусственный спутник Земли. Затем я попросил шофера показать все, на что способна его машина.

Это были великолепные мгновенья. На радостях я зашел в ресторан и хорошенько отобедал в знак освобождения от этой кошмарной собаки. Моя душа ликовала и пела. Мне казалось, что даже булыжники на мостовой подпрыгивают от радости. Смущала только жена. Как смотреть ей в глаза? Что выдумать?

Кекса я увидел, когда подходил к нашему подъезду. Он подбегал такой грязный, словно его целый день окунали в болото. Добредя до каменного изваяния, в которое я превратился, Кекс посмотрел на меня с непередаваемым чувством превосходства, отряхнулся, залепив меня грязью, и, фыркнув, побрел домой.

С тех пор мы живем вместе. Теперь-то я знаю, что от этого пса мне, наверное, никогда не избавиться. Единственное, что меня утешает, так это сознание того, что собака – лучший друг человека. Если вы мне завидуете, могу устроить вам щенка, сына Кекса.

«Прибегайте к смеху только в случае крайней необходимости!»

В рассказах все знакомства обычно начинаются в поезде. Это знакомство не исключение: оно тоже завязалось в поезде. И здесь нет ничего удивительного, ибо это очень удобно для рассказчика.

Итак, место действия – купе. На прокрустовых верхних полках, изогнув в коленях длинные ноги, лежат два веселых молодых человека. Отсюда по купе распространяются волны жизнеутверждающего смеха, к которому с завистью прислушивается нижний попутчик, средних лет мужчина с интеллигентной лысиной. Наконец, воспользовавшись паузой, он непринужденно вступает в разговор.

– С удовольствием оказался невольным слушателем вашей остроумной беседы, мои молодые товарищи по путешествию, – говорит он, – вы отлично находите смешное в самых, казалось бы, обычных ситуациях. Чудесная штука – смех! Увы, на страницах объемистого и вполне упитанного журнала, который я редактирую, редко слышен смех. Кстати, не пробовали, случайно, писать?

Молодые люди переглянулись.

– Случайно – пробовали, – сказал один из них, – и от этого смех на страницах толстых журналов не стал громче.

Нижний попутчик оживился:

– Э, да я, кажется, встретился с матерыми сатирическими волками! Очень даже любопытно, молодые люди, поделитесь своей издательской одиссеей.

Молодые люди охотно удовлетворили любознательность своего попутчика, которому была рассказана нижеследующая поучительная история.

Рассказ о том, как был рожден, вскормлен и похоронен роман «Мне и рубля не накопили строчки».

– Это случилось три года назад. Мы, скромные дипломники филологического факультета, авторы двух десятков неопубликованных рассказов, неожиданно почувствовали тяготение к крупным формам. Мы решили писать. Нашли заглавие для книги, определили количество печатных листов и придумали псевдонимы. Потратив год на изучение действительности, мы решили прижечь каленым сатирическим пером одно нелепое, никому не нужное, но процветающее канцелярское образование. Я хорошо помню тот несчастный вечер, когда в наших головах окончательно созрел этот сюжет. Был конец августа. На небе бесцельно растрачивали свою световую энергию звезды. Мы вошли в парк, сели на скамью и начали читать вслух специально захваченный учебник логики. Соседи быстро нас покинули, и мы приступили к делу. К ночи вариант сюжета был готов, и мы беззаветно сложили свои юные дарования на алтарь юмора и сатиры.

Через три дня роман «Треск и трест» – так он тогда назывался – был готов. В журнале «Пламя» мы отдали свои судьбы и рукопись в руки заведующей отделом прозы – дамы с этаким панбархатным голоском.

Узнав, что рукопись сатирическая, дама сказала, что Гоголи и Щедрины журналу «Пламя» не противопоказаны. Пощекотав наше самолюбие этим изысканным сравнением, дама нежно помахала нам ручкой.

Через каких-то три месяца мы тупо, как коровы во время доения, взирали на рецензию за подписью известного техника по холодной обработке человеческих душ – критика Платушина.