Черная книга - Александр Григорьевич Домовец

прямой, облепленный смешными и милыми веснушками (как и щёки, впрочем). А овал-то лица безукоризненный, прямо на картину просится. С такой дамой хоть в «Кюба», хоть куда… Надеюсь, что в новом светло-сером костюме и начищенных до блеска штиблетах я тоже выглядел неплохо.

Князева запросто взяла меня под руку. У входа я купил ей букет роз, и мы ступили в храм высокой гастрономии.

Обширный зал освещали ажурные хрустальные люстры, во множестве свисавшие с потолка. Под звуки оркестра между бесчисленных столов летали официанты, с нечеловеческой ловкостью неся на растопыренных пальцах тяжёлые подносы с блюдами и бутылками. Воздух пронизывали дивные ароматы, от которых хотелось как можно скорее съесть всё, чем богато меню.

Усевшись, я огляделся. Модный ресторан был «Кюба», и публика собиралась под стать — благородно-состоятельная. У каждого из мужчин за душой были деньги, акции, недвижимость, торговые или промышленные предприятия, доходная служба. А женщины в красочных нарядах располагали богатыми мужьями или любовниками. Тоже неплохо. Что касается меня, то я располагал наградными, а Князева мной, — на один вечер, естественно.

Яркая внешность моей спутницы не осталась незамеченной. Из-за соседних столиков на неё поглядывали, и мужские взгляды она ловила на себе со снисходительной улыбкой.

Лощёный метрдотель во фраке, вручая меню, доверительно шепнул, что устрицы нынче свежайшие, консоме из дичи на удивление, а расстегаи с чёрной икрой выше всяких похвал.

Благодаря щедрым наградным я чувствовал себя вполне уверенно. Рябчики так рябчики, даньон так даньон, стерлядь так стерлядь. Ну, и всё остальное… Князева заказывала не чинясь, видно, проголодалась. Диктуя заказ метрдотелю, я попросил также заморозить бутылку шампанского и принести шабли, которое предпочитаю всем другим белым винам.

Собираясь на встречу, я подготовил несколько тем для лёгкого застольного разговора. Зря старался — Князева щебетала за двоих, причём поглощение блюд непринуждённой беседе отнюдь не мешало. Сначала выпили за будущий очерк, потом за журналистские успехи Катерины Владимировны, потом за следственные достижения Дмитрия Петровича. От шампанского Князева розовела и веселела.

Как выяснилось, девушка времени зря не теряла. Пока нам с Ульяновым было не до неё, она успела пообщаться с полудюжиной моих коллег-следователей. С благословения начальника коллеги рассказали обо мне много хорошего.

— Теперь я о вас, Дмитрий Петрович, знаю всё, — многозначительно сказала Князева, грозя пальчиком.

— А я о вас ничего, — пожаловался я, разрезая котлету.

— И не надо! В женщине должна быть тайна.

— Как раз тайны я и разгадываю. Следователь же.

— Ах так! Ну, вот и разгадайте меня.

С этими словами Князева, приняв эффектную позу, интригующе улыбнулась. А я чуть не рассмеялся. Девица была, как на ладони, хотя и воображала себя загадочной или даже роковой особой.

— Хорошо, — согласился я, откладывая нож и вилку. — Будет вам сеанс дедукции… — Выдержав паузу, пронзил девушку гипнотическим взором. — Прежде всего, вы одиноки. Не замужем, а жениха или постоянного друга нет. Так?

— Допустим, — обронила Князева, всё ещё улыбаясь.

— С такой внешностью поклонники у вас наверняка есть. И если вы ещё не сделали свой выбор, то лишь потому, что самодостаточны, независимы и разборчивы. А почему бы и нет? Вы из состоятельной, возможно, богатой семьи, получили хорошее образование. Смольный институт — вряд ли, оттуда выходят женщины иного склада, а вот Бестужевские курсы[9]… Угадал?

— Угадали. Бестужевские, словесно-историческое отделение.

— Вот видите! Обеспеченность и образование — это фундамент, на котором вы строите планы на жизнь. И планы, бьюсь об заклад, немаленькие. Замужество и семья для вас пока на втором, а то и на пятом плане. Двадцатый век даёт женщинам возможности, о которых вчера ещё и не мечтали. Так зачем связывать себя мужем и детьми? Надо работать, надо строить карьеру…

Я подлил внимательно слушающей Князевой шампанского.

— Пока всё соответствует, — признала девушка, салютуя бокалом. — Пью за вашу дедукцию… А дальше?

— С вашим образованием вы вполне могли бы преподавать, скажем, в женской гимназии, — неторопливо продолжал я. — Однако зачем вам скромный монотонный труд? По отцовской протекции вы идёте работать в газету, хотя, подозреваю, родители не в восторге от такого решения.

— Да уж, не в восторге…

— Выбор вполне соответствует вашему характеру. Журналист на виду, его материалами зачитываются, их обсуждают. Конечно, это относится лишь к успешным публицистам, но вы ведь и не собираетесь всю жизнь писать короткие заметки.

— Ещё чего…

— Значит, ваше честолюбие требует успеха и признания. На что ради них вы готовы пойти, — сказать не могу. Думаю, на многое. Отчасти вы это уже доказали. Женщина-журналист для общества пока ещё белая ворона. А чтобы сознательно стать белой вороной, нужны характер и мужество. — Я поднял бокал. — За вас, Катерина Владимировна! Чтобы всё у вас получилось!

Сказано было от души. Уважаю красивых, смелых, сильных женщин. И стараюсь держаться от них подальше.

Князева посмотрела на меня — кареглазо, пристально.

— Не хотела бы я быть вашей женой, Дмитрий Петрович, — сказала со вздохом. — С таким мужем и любовника завести страшно. Сразу раскусите.

— А вы и не заводите.

— А я за вас и не собираюсь… Так вот: я вас прощаю.

— За что? — изумился я.

— А вы меня вороной обозвали. («Белой» — торопливо уточнил я.) Ну, да бог с ним. А прощаю потому, что вы про меня всё поняли правильно. — Наклонилась ко мне, овеяв терпким запахом французских духов. — Я девушка свободная, независимая и эмансипированная. К тому же крепкая и постоять за себя умею. И я своего добьюсь. — Сверкнув глазами, добавила негромко, с силой: — Планы у меня большие, это верно. Я ещё буду первой в России женщиной-редактором. А в мемуарах, так и быть, упомяну, что на заре творческой юности довелось писать очерк о лучшем столичном следователе Морохине, который бесподобно дедуктирует…

Я не выдержал — засмеялся.

— Помилуйте, да отчего же лучшем? Есть и другие не хуже.

— Не скромничайте, Дмитрий Петрович, не скромничайте. Кому бы ещё поручили расследовать смерть профессора Себрякова…

Я насторожился. Внутри предупреждающе звякнул некий колокольчик.

— А откуда вы знаете, что я занимаюсь этим делом? Вроде бы я вам ничего такого не говорил.

— И что с того? — беспечно откликнулась Князева, обрывая ягоды с виноградной кисти. — Кто-то из ваших коллег упомянул, я уж и не помню кто.

Вот ведь трепачи…

—