Пыль. История современного мира в триллионе пылинок - Джей Оуэнс

и самом непредсказуемом климате, заполучили Святой Грааль: искусственный дождь. Высокие равнины превратились в одеяло насыщенного зеленого цвета из множества круглых лоскутов. В 1950-е годы случилась еще одна засуха, но пыль так и не вернулась.

Вот только за это пришлось заплатить. Насосы откачивали воду из водоносного горизонта Огаллала – одного из крупнейших в мире запасов подземных вод, который простирается по всей длине Великих равнин, от Южной Дакоты и Вайоминга на севере до самой западной части Техаса. Реки текли со Скалистых гор в глину, песок и гравий внизу – так под прерией миллионы лет накапливалась древняя палеовода. На площади 170 тыс. квадратных миль[260] – столько же колодцев. Водоносный горизонт Огаллала казался бесплатным и обильным источником. Фермеры (которые использовали 94 % воды) увеличили производство и превратили Равнины в зерновую корзину Америки. Потребление воды субсидировалось за счет налоговых льгот.

А вообще-то Огаллала – это, по сути, закрытый бассейн. В год возобновляется от силы дюйм пресной воды, в то время как в некоторых местах за тот же период откачивали 4–6 футов,[261]. В результате уровень воды катастрофически упал везде, кроме самых глубоких участков. В некоторых частях Канзаса, Оклахомы и Техаса он рухнул более чем на сотню футов[262]. На многих фермах колодцы уже пересыхают.

Политэкологи Мэттью Р. Сандерсон и Р. Скотт Фрей описывают это как «метаболический разрыв в гидрологическом цикле»[263]. Мощная фраза – и аналитически полезная. Концепцию придумал Карл Маркс. В «Капитале» он писал о некогда простом «метаболическом взаимодействии человека и земли»: население ранних городов в основном питалось за счет биорегиона вокруг, а потом результаты его метаболизма (то есть кал) возвращались в ту же землю в качестве удобрения. С появлением капитализма и мировых рынков этот сбалансированный экологический обмен нарушился. Города заполнились собственными отходами и загрязнились (мы видели это в первой главе), а сельскохозяйственные угодья лишились питательных веществ. Там уже ничто не возвращалось в землю на переработку. Это и есть метаболический разрыв – неминуемое следствие непогашенного долга. В Британской империи отреагировали на растущую тревогу из-за снижения плодородности почвы: стали импортировать гуано из Перу и натриевую селитру из Чили, а также даже растворять копролиты (окаменевшие экскременты) в серной кислоте для получения необходимого азота.

И опять мы возвращаемся к тому, что для удовлетворения потребностей в настоящем люди берут взаймы у глубокого прошлого. А это губительная схема. «Всякий прогресс капиталистического земледелия есть не только прогресс в искусстве грабить рабочего, но и в искусстве грабить почву, всякий прогресс в повышении ее плодородия на данный срок есть в то же время прогресс в разрушении постоянных источников этого плодородия», – пишет Маркс[264]. Таким образом, капиталистическое производство развивается «лишь таким путем, что оно подрывает в то же самое время источники всякого богатства: землю и рабочего»[265]. Можно расширить список: землю, рабочего и воду.

Фермеры в регионе давно знают, что берут взаймы из уже существующих долгов у давнего прошлого – и что так долго продолжаться не может. В 2015 году Линдси Уайз из Kansas City Star писала, что на местных фермах перепробовали уже все возможные решения – от более эффективных методов орошения до спутникового отслеживания погоды и генетически модифицированных засухоустойчивых культур. Фермеры даже рассматривали возможность заключения соглашений с соседями о сокращении водозабора. Но потом из-за засухи в начале 2010-х годов на одной ферме выпадало менее семи дюймов[266] дождя в год четыре года подряд – тут уж хочешь не хочешь, а будешь и дальше качать воду [267].

Каковы последствия? Учитывая, что большую часть зерна, которое выращивают с помощью этой воды, используют для откорма крупного рогатого скота, выделяющего метан, то добыча воды (как и другие добывающие отрасли) способна усугубить глобальное потепление. Но до этого может и не дойти, потому что, к примеру, на юге Равнин уже заканчивается вода. Еще в 2004 году Дональд Уорстер мрачно прогнозировал: «Как и в случае с любой добывающей экономикой, все неизбежно кончится городами-призраками, заброшенными фермами и обанкротившимися предприятиями. Выходит, затем, когда останется мало или вообще не останется воды на сельское хозяйство, когда завершится цикл, снова поднимется пыль? Так всегда было в прошлом»[268].

* * *

Потребовалось некоторое время, чтобы осознать ландшафт Великих равнин. Я не увидела ожидаемого количества усадеб, заброшенных в 1930-е годы, и это меня озадачило. А потом мы присмотрелись. Ряды деревьев показывают, где когда-то стояли дома: деревья однажды посадили для укрытия от сильных ветров. Но было совершенно очевидно, что когда на эту большую открытую землю обрушивалась пыльная буря, прятаться было негде.

Как только глаза настроились на местный пейзаж, я стала замечать разбросанные вокруг призраки истории. Обочина дороги усеяна памятными знаками.

Мы остановились у одного из них, чтобы узнать побольше. Оказалось, что этот знак указывает на всего лишь метровый участок ржавого металлического ограждения. Колючая проволока – одна из трех технологий, которые особенно способствовали белой колонизации американского Запада. (Другие две – это ветряная мельница, которая приводила в действие водные насосы, и револьвер. Насосы поддерживали жизнь на этой бесплодной земле, револьвер – отнимал.) Заборы из колючей проволоки положили конец открытому выгулу скота и ковбойскому образу жизни. Свирепой зимой 1886 года из-за них погибли 200 тыс. голов крупного рогатого скота. Запертые стада не могли уйти на юг.

Другие знаки указывали на дорогу, ведущую к старой тропе Санта-Фе и срезу Симаррон – короткому маршруту длиной в сотню миль[269]. По нему в начале XIX века, когда еще не было железных дорог, на запад шли торговцы и ехали обозы. Маршрут для нетерпеливых авантюристов, готовых рискнуть, чтобы сэкономить десять дней. Мы оказались на нем, когда ехали по автомагистрали I-40. Она перекрывает старое шоссе 66, по которому семья Джоудов в «Гроздьях гнева» Джона Стейнбека бежала от пыли и разорения на востоке Оклахомы. Здесь же проходила «Дорога слез» – смертный приговор для 10 тыс. индейцев, изгнанных с родных земель в результате американской экспансии. На западе Америки просто нет маршрутов без ужасного прошлого. Везде есть отголоски вынужденной миграции.

По дороге обратно в Нью-Мексико – ехать было еще долго – мы включили радио. Автомобиль заполнили барабанные ритмы с частоты 90.5 FM – это радиостанция племени апачи-хикарилья. Потом мы поймали волну 102.5 FM – радиостанцию Coyote. Там подряд заиграли песни Dust in the Wind («Пыль на ветру») группы Kansas и Another One Bites the Dust («Еще один повержен в пыль») группы