Пыль. История современного мира в триллионе пылинок - Джей Оуэнс

Пришло время очистить город.

* * *

Любопытно, что первая волна санитарных реформ прошла еще до того, как ученые увидели проблему гигиены такой, какой мы знаем ее сегодня.

Путем тщательных социальных исследований (примеры – отчет Эдвина Чедвика 1839–1843 годов о тяжелых жилищных условиях британского рабочего класса или карта Джона Сноу 1854 года, на которой он отметил кластеры случаев холеры в Сохо) была установлена четкая причинно-следственная связь между загрязнением окружающей среды и инфекционными заболеваниями. В те времена переносчиком болезней обычно считали «миазму» – злокачественную атмосферу, созданную гниющей растительностью и грязной водой, которая поражает людей со слабым телосложением и другими физическими предрасположенностями. Доктор Сноу скептически относился к теории «плохого воздуха» (и справедливо), но более точная «микробная теория» болезней получила должное признание на Западе только в 1860-е годы – благодаря работам Луи Пастера и Джозефа Листера.

Мысль, что микробы могут вызывать болезни, была вовсе не нова. Римский ученый Марк Теренций Варрон еще в 36 году до н. э. предупреждал, что в болотах водятся «мельчайшие существа, которых не увидеть глазами»[297]. В 1025 году персидский медик ибн Сина (Авиценна) высказал примерно то же самое в книге «Канон врачебной науки», которая использовалась в Европе в качестве учебного пособия вплоть до XVII века. Но идея не особо прижилась. Только после того, как в период с 1854 по 1883 год бактерию холеры открыли несколько раз, медучреждения начали что-то делать с этой информацией.

К счастью, эта причинно-следственная неопределенность не помешала эффективно решать проблемы. Летом 1858 года в Лондоне разразилась Великая вонь: Темза, переполненная нечистотами, стала гнить на жаре. Парламент, заседавший в здании прямо у реки, одобрил предложение инженера Джозефа Базэлджета построить главный коллектор длиной в 100 миль[298] с соединительными трубами общей длиной более тысячи миль[299]. Цель – оградить многие притоки рек, впадающих в Темзу, и отвести из нее сточные воды. Замысел сработал: систему водоснабжения очистили от холеры, распространение сыпного и брюшного тифа значительно сократилось. А сестра милосердия Флоренс Найтингейл, только что вернувшаяся с Крымской войны, принялась показывать, как чистота, свежий воздух и санитария могут спасать жизни. Самые грязные жилища, а именно трущобы в районах Фаррингдон и Сент-Джайлс, просто снесли. Тысячи представителей беднейших слоев населения – поденщики и костермонгеры (уличные торговцы), воры и секс-работницы, беспризорники и бездомные – остались без крова. «Некоторые из реформаторов, выступавших за расчистку трущоб, считали, что часть жителей еще можно спасти, выведя из беспорядочной среды, а вот остальные, по их мнению, уже настолько преданы аморальному образу жизни, что шансов на искупление нет», – сообщает блог об истории рабочего класса Past Tense [300]. Это была не только буквальная, физическая чистка, но и социальная. Грязь города угрожала не только болезнями, но еще и моральным разложением и общественным беспорядком.

Та чистка в середине века была сосредоточена на инфраструктуре: воде, отходах и жилье. Пыли уделяли куда меньше внимания. Расстраивало это разве что экспертов в пыльных делах – например, домашнюю прислугу. Роберт Робертс в книге Guide for Butlers and Household Staff («Руководство для дворецких и домашнего персонала») 1827 года жаловался на мягкий уголь, который загрязняет тело, одежду, мебель и стены. А вот пыль от твердого антрацита нравилась Робертсу куда больше, ведь она, «легкая и мелкая, легко удаляется с каминной полки и мебели, не оставляя ни малейшего следа своего присутствия»[301].

Флоренс Найтингейл сомневалась, что создать чистую окружающую среду легко. В книге «Записки об уходе», опубликованной в 1860 году, она критиковала «существующую систему устранения пыли» и называла ее просто-напросто «более равномерным распределением пыли по комнате». Как следствие, «с того момента, как комната становится комнатой, до тех пор, когда она перестает ею быть, ни один атом пыли не покидает ее пределов».

Найтингейл знала, что пыль вовсе не безобидна: частицы, отслаивающиеся от зеленых обоев, содержали мышьяк, а еще по всему помещению разносилась угольная пыль из камина. Комнаты нужно проектировать так, чтобы там было минимум поверхностей для накопления пыли: никаких недоступных выступов, карнизов и консолей; никаких обоев и ковров. Мебель должна быть изготовлена из материалов, способных легко выдерживать частые соприкосновения с влажной тряпкой. Что же касается стен палаты, то лучше всего, чтобы они были стеклянными или сделаны из чистого белого невпитывающего цемента[302]. Потолки должны быть высокими, а окна следует открывать для обеспечения необходимой вентиляции.

Настояния Найтингейл значительным образом повлияли на дизайн больниц, но вот в домах XIX века этот строгий, даже протомодернистский подход не прижился. Они, напротив, были завалены вещами.

* * *

Беспорядок – современная проблема. Одно из наиболее заметных отличий сегодняшнего мира от мира доиндустриального – это количество вещей, которыми владеют люди. Раньше у большинства людей было очень мало вещей: они стоили дорого, поскольку делались вручную (причем не только рубашка или платье, но и ткань для них). В домах – относительно спартанские условия и шероховатые поверхности; до появления машинного производства идеальная гладкость и блеск были роскошью. Так, если пыль упадет на грубый деревянный или глинобитный пол, вы, возможно, этого даже не заметите. А если и заметите, то проигнорируете. Не любая пыль воспринимается как проблема, как грязь – оказывается, в этом вопросе важен не только вид частичек, но и объект, на который они приземляются.

Требуется изобретение потребительства.

Историки пишут, что в XVII–XVIII веках, когда благодаря колониализму и глобальной торговле в Европу стали поступать чай, кофе и индийский хлопок, случилась «трансформация желания». В условиях зарождающегося капитализма люди научились хотеть новизны и роскоши. В Китае позднего периода династии Мин в это же время тоже наблюдалось то, что местные историки называют «ростками капитализма»: обилие шелка, лакированной посуды, фарфора и книг. Но все же дом представителя среднего класса действительно стал наполняться новыми доступными предметами (все тем же фарфором и столовыми приборами, шторами и коврами, стеклами и зеркалами) только после промышленной революции и с ростом массового производства. В задымленных от каминов помещениях эти товары быстро теряли блеск. Литературный критик и философ Вальтер Беньямин описывает «плюш как пылесборник»: новый вид обивки мягкой мебели цеплял сажу[303].

Новому имуществу требовалась чистка, но новые представители среднего класса, стремясь подчеркнуть обретенный статус, не позволяли своим женщинам заниматься ничем подобным. Работа по дому – удел другого класса: прислуги.

К концу XIX века каждая восьмая представительница слабого пола