Тайна на шестерых - Эдуард Янович Салениек

— Это заколдованный замок. Настанет время, и здесь засверкают алмазы и жемчуга.

Неужели Нолду следовало затевать с ним спор?

— Мад, знаешь, зачем я пришел к тебе? Хочешь жить у дяди Петера? Пойдем!

— Никуда я не пойду. Мне надо спасти собственную душу и души отца и матери.

Нолд больше не мог выдержать. Схватил Мада за шиворот и прикрикнул:

— Да ты совсем рехнулся!

И тот упал на колени и стал умолять:

— Бей меня, бей! Тогда скорее настанет час моего избавления! — И, сверля глазами щелястую заплесневелую стену, зашептал: — Брат мой возлюбленный, смотри: там ходят ангелы и святые в белых одеждах. Все, кто на земле терпели холод, голод и грязь…

Какой крик поднялся на Кивитской горке!

— Вот негодяи!

— Да мы, Бояты, этих Скрутулов…

— В суд их, в суд!..

Нолд казался спокойным, и только Инта, не спуская глаз с побледневшего лица брата, видела, какие усилия он прилагает, чтобы не оказаться во власти этого всеобщего справедливого возмущения.

— Дядя Петер говорит: главное — Мад! Он говорит: если действовать силой, то Мад навсегда может остаться полоумным. Сначала Мад, а потом… А потом можно будет рассчитаться и со Скрутулами. Главное: спасти Мада, так говорит дядя Петер. Давайте подумаем все вместе, как это лучше сделать.

— Может, ударить по врагу его же собственным оружием? — предложил Полар.

Видно, богатое воображение уже подсказало ему что-то интересное…

5

Поздним вечером Полар медленно пробирался к усадьбе Скрутулов. Ни на минуту не оставляли его мысли о несчастной судьбе Мада. Только на днях Полар кончил читать старинную пьесу «Тронутый». Там все действующие лица либо ловкие жулики, либо просто дрянные люди, но ненормальным никого из них не назовешь. И лишь один, с чистыми помыслами, честный, благородный. Но… все, что он говорит, воспринимается окружающими как глупость, бред душевнобольного, его добрые намерения высмеиваются, над ним издеваются.

Полар, когда читал пьесу, никак не мог понять: зачем поступают так эти люди? Почему, вместо того чтобы помочь хорошему человеку, они, наоборот, стараются закрыть для него все пути, толкают его в пропасть. И только теперь Полар уяснил по-настоящему, что хотел сказать автор пьесы. Вот доведут Скрутулы Мада и уж тогда смогут делать с ним что угодно: отправят пасти гусей, поставят чучелом в конопле, прикажут день и ночь дрова колоть, воду носить… А когда он окончательно выбьется из сил, вышвырнут в грязь, в метель, на мороз — он даже роптать не станет. Чего уж там, господь бог примет душу своего раба!..

У Скрутулов два пса, злых-презлых, как дикие звери. По всему двору протянута проволока, и они мечутся, громыхая рыскалом[18], от дома к амбару, от амбара к хлеву, от хлева к погребу. Но возле хибарки Мада опасаться нечего: здесь проволоки нет, сюда псы не достают. Кому нужен Мад, кто станет его красть?

Уже минула полночь. Полар сунул голову в хибарку и отпрянул: в нос ударил сырой, гнилостный дух. Да здесь и здоровый человек заболеет!

Парень осмотрелся.

— Инта, ты здесь? — спросил едва слышным шепотом.

— Действуй! — тихо отозвалась девочка, невидимая в темноте.

Накинув себе на плечи белую простыню, Полар зашел в хибарку. В углу на соломе тяжело дышал Мад, изнуренный за целый день непосильной работой.

В дверях хибарки, за спиной Полара, засиял розовый свет. Это Инта включила карманный фонарик; лампочка под стеклом была завернута в цветную бумажку.

Дернув спящего за руку, Полар заговорил глухим голосом:

— Я архангел Михаил. Я принес тебе великую весть о прощении. Твои слезы и вздохи сосчитаны и пересчитаны, взвешены и перевешены. Ты должен оставить место сие на веки вечные!

Пока Мад, лежа на соломе, бессмысленно хлопал глазами, Инта зажгла новогоднюю бенгальскую свечу. Та затрещала, заискрилась и окончательно сбила с толку еще не совсем проснувшегося Мада. Архангел Михаил еще раз повторил свою великую весть и исчез — вероятно, вознесся на небеса. Зато теперь появилась Инта. Приложив палец к губам, она взяла Мада за руку и медленно повела к выходу. Мад двигался, как лунатик, широко раскрыв глаза и держа голову неестественно прямо. Вероятно, ему казалось, что он видит сон…

Петер Лапинь ввел Мада в свой домик; там уже был приготовлен цинковый бак с горячей водой и несколько ведер холодной. Стащил с парня лохмотья и ахнул — кожа да кости! Потом взял мыло, засучил рукава и принялся за дело.

Мад позволял делать с собой все, что угодно. Он все еще находился в сказочном полусне. Когда же его, тщательно вымытого, одетого в чистое белье, совершенно неузнаваемого, подвели к постели, он повалился на нее и моментально уснул.

Петер Лапинь вышел во двор. Восток уже алел, будто от отблеска огней далекого большого города. Грудь старого солдата щемила горечь.

Из темноты вынырнула Инта. Она что-то держала в руке.

— Вот, дядя Лапинь, возьмите. — Девочка сунула ему пузырек.

— Что это?

— Валерьянка. Лиените дала: говорит, хорошо помогает от нервов. Я и сама выпила и Полару накапала на сахар.

Петер Лапинь, словно сердясь, махнул рукой. Но он нисколько не сердился. Совсем наоборот, он нарадоваться не мог на «Одулейских ребят»!

6

В доме Скрутулов вскоре начался страшный переполох. Подумать только: Мад пропал без вести!

Вначале Скрутулиха, громко бранясь, исходила все сараи и пристройки. Она звала: «А ну, вылезай поскорей, бесовское отродье!» — и обещала спустить шкуру. К удивлению, давным-давно испытанный метод воспитания на этот раз не помог. Не исправил положения и хриплый голос Ульриха, обильно расточавший угрозы.

Что же дальше? Скрутулиха, взяв увесистую палку, облазила с ней все чердаки и укромные местечки под крышами. «Сынок Мад, прятаться от меня — все равно что прятаться от старого милого боженьки!»… Но и этот посев любви принес одни только шипы вместо желанных роз.

Нет так нет! Существует еще один способ, самый простой и самый верный, и нет от него спасения ни одному голодному брюху:

— Мад, иди, кашу дам! Ка-шу!

И двор, и сараи, и баня, и деревья в саду — все вздрогнуло от неслыханного до сих пор крика:

— Мад, иди! Каша стынет!..

В обед все стало ясно: неблагодарный сын пропал окончательно и бесследно. Ульрих, снова набравшийся пива, стал громко рассуждать: мать так часто обещала отдать Мада чертям, что теперь, вероятно, черти, устав от ее обещаний, решили сами уволочь парня в пекло. Обозленная мамаша отвесила Ульриху такую оплеуху, что семнадцатилетний оболтус покатился со скамьи, скуля,