Ищите ветра в поле - Алексей Фёдорович Грачев

собой Калашниковых, и Болонкина, и других парней. Землемер, отвязывая вожжи от вереи, говорил в голову лошади, затканную густо мошкарой, так что морда ее была схожа с маковым пирогом:

— По-точному если, граждане, так дело такое — приговор большинство подписали, значит, согласны по-новому вести земледелие.. Приговор я отвезу в уезд. И с будущего года начнем переустройство. Обратного пути нет. Обратный путь теперь разве что в феодализм. И негоже нам с феодализмом-то в революционной России. Что же мы — туземцы ай что? Вон как сжинаем, сорок пудов с десятины...

Народ молчал, обступив его, и лошадь, которая трясла яростно башкой, стегала себя по крупу хвостом, как бы прося землемера поскорее отсюда, из этой шумной деревеньки.

И Трофим тоже хотя и встал, но ждал молча. Он даже взялся корить себя. Ну-ка бы сунулся к землемеру со своими деньгами. Да о них ли разговор сейчас. Так бы и сказал ему в ответ Ванюшка. Спросил бы: слышал про нефть, про руду слышал? Вот о чем надо, парень, думать, вот куда надо идти...

Никогда не видел нефть Трофим, и руду тоже. И корабли в глаза не видел. Аэроплан пролетал не раз над головой. Трактор как-то встретился на дороге, в совхоз ехал. Гремел, стучал, пыхтел синим вонючим дымом. Веселый такой, напевающий железные песни, урчащий добродушно и приятельски.

Он хотел было спросить землемера о том, всех ли берут в совхоз. Но промешкал, а тот уже взмахнул вожжами, и лошадка едва не прыгнула с места.

Затрещали колеса таратайки, и вскоре она скрылась за поворотом. Тогда закричал Брюквин:

— А ну, айда, мужики, пропивать общественный сарай. Положили за него шесть рублев, ведро водки уже куплено. Айда на луг, к пруду, — захватывай кто что может, чтобы почерпнуть было...

Вместе со всеми Трофим тоже затолкался по улице. На лужайке, возле пожарного сарая, купленного за шесть рублей, стояло ведро, горкой лежал зеленый лук, соль и сидел сторожем возле этого добра кузнец из крайнего посада, схожий с кулем муки, потому что весь был бел — и головой, и рубахой, портками и лицом, не тронутым солнцем.

— Заждался я вовсе, мужики, — с упреком встретил он ватагу. — Чай, высохла половина.

— Если не в себя вылил, — ответил ему со смехом Антон, — то высохнуть половина никак не могла. Сидайте, мужики...

Откуда-то появились кружки, стаканы, пошли по рукам, забрякала дужка ведра, захрустел лук. Пошло из конца в конец бульканье, кряканье, шарканье по губам, задымились тут же папиросы. Трофим примостился рядом с Волосниковым. Что ж он, хуже всех? Хоть и не из Хомякова, а гостю положено на общих праздниках. Еще даже в первую очередь. И верно, не забыли его. Тот же Антон Брюквин, протягивая кружку Трофиму, сказал:

— Ну-ка, парень, кому-кому, а тебе положено. И гость в деревне, да еще батрак. Конец скоро твоему батрачеству...

Хотел было заговорить Трофим про свои деньги, которые, чего доброго, пропадут теперь, но его подтолкнули засевшие рядом старики, заворчали:

— Эка, молодые балаболки, все с раскачкой надо. Вагу под кружку, чтобы в рот влить.

Трофим выпил, заел луком — сияющими глазами теперь оглядывал шумящих мужиков.

А они гомозили о новом житье в деревне, о дружной работе в новом клине да с помогой трактора. И Трофим вставил свое, не обращаясь ни к кому:

— А я вот, может, в совхоз уйду.

Ему не ответили, потому что всем было до своих речей и до своих дум — а уж думами-то этими сейчас патластые да лысые головы были полны до краев. Каждый хотел что-то да сказать, и оттого никто, кажется, никого не слушал: да так и всегда было, когда собирались мужики в круг, чтобы пить по какому-то поводу.

За прудом на улице бродили стайкой девицы, и слышались песни. В другом конце доносилось рявканье гармони — там гуляли Пашка с Калашниковым, к мужикам не подходили почему-то, может, пили свое, заготовленное вино. Тепло и хмельно стало Трофиму. Он, щурясь, смотрел на лица мужиков, всех их почему-то одобряя, на каждое слово готовно посмеиваясь. Потом стал разглядывать девчат, остановил взгляд на Нюрке, и сегодня голенастой, взлохмаченной, покрикивающей не то песню, не то частушку. Девка ничего, думал он тупо, прогуляться бы с ней.

Но вот парни подвалили во главе с Бухаловым. Гармонь визгнула, и в несколько голосов затянулись слова вальса:

Скажи, скажи, неверная,

Кого любила первого...

— Садись, Никон Евсеевич, — услышал Трофим голос Брюквина. — Ай что же стоять над затылком? Не стражник ты...

И Трофим увидел своего хозяина. Он возвышался позади круга пирующих мужиков, заложив за спину руки, ветер дергал длинные полы сюртука в рвани клиньев, охватанного чертополохом, осыпанного сеном и белыми лепестками ромашек. Где-то там, по задворкам, бродил он, а может, бежал даже, валяясь по земле, разрывая заросли чертополоха, навивая его себе на сюртук. Может, и плакал там, грозился, взывал к богу. Но сейчас лицо было спокойно и черно — как обожжено было когда-то лицо отца Трофима, убитого молнией в грозу. Ветерок трепал его жидкие пегие волосы. Челюсть тяжелая, сжатая крепко, поблескивала влажно. Глаза выискивали кого-то, были слепы и пусты, как вставленные.

— А и верно, садись, — повторил Антон Брюквин. — Чай, ты наш теперя, раз подписал вместе со всеми приговор. В один круг садись...

— Ваш — это верно, — скромно произнес Никон Евсеевич, все так же не двигаясь и не вынимая из-за спины рук. — Отчего же.

Брюквин поднес ему кружку, и он долго принюхивался, приглядывался к водке, и тогда сердито уже кто-то крикнул:

— Да не уксус, все пьем и живы пока...

— Уксус — это было бы от господа бога. По божьему писанию, приняв уксус, Исус Христос вознесся в небо...

И Никон Евсеевич вскинул кружку, припал к ней ртом, и зубы лязгали о металл, и казалось, он рыдает приглушенно, и тело тряслось чуть видимо, и сыпались на сюртук, как слезы, капли водки, поблескивая и дробясь о носок сапога.

Все сидели молча и смотрели с каким-то неясным страхом. Казалось Трофиму — вот он отнимет кружку, и все увидят, что плачет Никон Евсеевич.

Отдав кружку Брюквину, не обращая внимания на пучок лука, который пихал ему кто-то из сидящих, Никон Евсеевич вдруг с богомольной проворностью согнулся в поклоне над кругом мужиков. Мужики так и ахнули, а