Великая охота на ведьм. Долгое Средневековье для одного «преступления» - Людовик Виалле

роль ее исключительно пассивна – она не могла даже первой заговорить. Святой Августин, вероятно, самый влиятельный мыслитель Средневековья вплоть до появления Фомы Аквинского, подхватил традицию отрицательного отношения к Еве и ее роли в грехопадении, чтобы таким образом оправдать подчинение женщины мужчине. Как подозревают, подобные мысли присоединяли и укрепляли более «спонтанные» концепции, распространенные среди средневекового населения, приписывавшего женщине естественную неполноценность, слабость, подчинение и неспособность осуществлять целый ряд функций. Великий учитель средневековой теологии Фома Аквинский, которого мы уже упоминали в связи с темой договора с дьяволом, опираясь на Аристотеля, сделал из неполноценной природы женщины основной элемент, оправдывающий подчиненное положение, которое та занимала на человеческой лестнице, иначе говоря, в организации общества и церкви:

По отношению к человеческой природе, женщина является чем-то неполноценным и неудачным. Ибо активная добродетель, коя пребывает в семени мужчины, имеет целью произвести то, что совершенствами, присущими мужскому полу, будет ему подобно. Но если родилась женщина, это свидетельствует о слабости активной добродетели или о каком-то неправильном расположении семени, или об изменении, возникшем по причине извне, например из-за ветров с юга, обладающих влажностью, как утверждает Аристотель <…> Женщина по природе своей подчинена мужчине, потому что мужчина по природе своей обладает большим здравомыслием и разумом (Сумма теологии, q. 92, 1).

Эта мысль Фомы Аквинского пользовалась непререкаемым авторитетом на протяжении веков, и пришлось дожидаться II Ватиканского собора (Gaudium et Spes[63],29), чтобы открыто положить конец любой дискриминации по половому признаку.

Таким образом, в глазах клириков, смоделировавших большинство концепций и значений, укреплявших существование мужчин в Средние века, дьявол всегда находился рядом с женщиной, особенно предрасположенной к греху, да и сама она считалась источником греха. Рассказы об экзорцизме показывают, что с середины XIII века одержимость стала в основном женской особенностью, в то время как до XII века она была присуща в основном мужчинам. Тело женщины, кроме всего прочего, представлялось как предрасположенное принять дьявола. В конце Средневековья под влиянием проповедников нищенствующих орденов среди населения распространился агрессивный дискурс по отношению к дочерям Евы. Пропитанный навязчивой сексуальной тематикой, со второй половины XV века он стал распространяться посредством печати, так что отныне приобрел аудиторию и начал расширяться в сторону подлинной демонизации. Подобный дискурс мы находим у францисканца Бернардина Сиенского, равно как и у доминиканца Иоганна Нидера, а также у многих других. На нем основаны руководства для инквизиторов, в частности «Молот ведьм», согласно которому женщина «хуже, чем смерть, то есть дьявол, чье имя, согласно Апокалипсису, есть смерть». Он проникает в трактаты демонологов XVI–XVII веков, а также в книги, предназначенные для исповедников, пребывающих в постоянном общении с верующими.

Францисканец Мартин де Кастаньега в короткой главе своего «Трактата о суевериях и колдовстве», изданного в 1529 году в Логроньо, объясняет, «почему слугами дьявола являются преимущественно женщины, а не мужчины». Далее он напоминает о противопоставлении sacramentum (таинства) и exsecramentum (проклятия), сделанном святым Августином в трактате De heresis («О ересях»): когда Христос отстранил женщин от дарования таинств, демон дал им больше власти, чем мужчинам, при даровании проклятий. Юрисконсульт и теоретик политической науки Жан Боден, автор одного из наиболее популярных трактатов против колдунов («О демономании колдунов», 1580) использует применительно к колдунам в большинстве случаев мужской род; но для него, как и для других демонологов начала нового времени, женщина в первую очередь поддается влиянию дьявола, потому что, по его мнению, женщины в пятьдесят раз чаще мужчин уступают наущениям дьявола и вдобавок являют превосходящую физическую сопротивляемость:

Кто читает книги тех, кто писали о колдунах, тот увидит, что на пятьдесят женщин, занимающихся колдовством, или же одержимых демоном, приходится всего один колдун мужчина, и я уже отметил это ранее. По мне, так это происходит вовсе не от слабости женского пола. Ибо мы видим, что в них гораздо больше упорства, и они переносят допрос с пристрастием значительно чаще, чем мужчины<…> На основании наблюдений за многими страстотерпящими женщинами можно, сказать, что женщину доводит до крайности сила животного вожделения, жажда удовлетворить собственные аппетиты или отомстить. И, скорее всего, по этой причине Платон поместил женщину между мужчиной и грубым животным. Ибо мы видим, что внутренние органы у женщин больше, чем у мужчин, не обладающих столь пылким вожделением; и напротив, головы у мужчин гораздо больше, чем у женщин, и, как следствие, у них больше мозг и больше благоразумия, чем у женщин.

В конечном счете, даже если бы на стыке Средневековья и нового времени для женщин все шло не столь уж плохо в общественном развитии, представления о них, сформированные и распространявшиеся элитой, отличались подозрительностью и презрением.

Даже в стенах монастыря, которые, как полагали, защищали женщину от мира и позволяли ей посвятить себя Богу (virgo, девственница, принявшая обет, становилась virago, сильной женщиной, способной, подобно мужчине, оказать сопротивление, играя словами, писали клирики высокого Средневековья), монахиня не была в безопасности от посягательств Лукавого. Внутри монастырских стен обвинениям в одержимости дьяволом или в колдовстве способствовали множество причин: подозрение, брошенное на проявление женского мистицизма, поведение некоторых женщин, желавших идти еще дальше по пути умерщвления плоти либо плохо подготовленных к затворнической жизни в психологическом плане, внутренне напряженная жизнь в общине (зачастую осложнявшаяся или затрудненная соперничеством партий вне стен монастыря), реальность, более или менее деформированная и полная фантазий, и, наконец, условия жизни многих монахинь, сохранивших манеры, социальные коды и даже нравы своей исконно аристократической среды.

Охота была делом мужчин, а ее основной жертвой с XV в. стала женщина. Она по-прежнему занимает особо важное место в центре мира воображаемого, продолжившегося через века, как свидетельствует картина французского художника Паскаля А. Ж. Даньян-Бувре «Маргарита на шабаше» (1909), где изображена молодая женщина со своим младенцем, готовая отдаться во время дьявольской церемонии (муниципальный музей города Коньяк)

В 1613–1619 годах аббатство Верже в Артуа (в настоящее время в коммуне Оуази-ле-Верже) стало местом действия громкого дела, грозившего распространиться на другие общины цистерцианских монастырей (A. Лоттен «Колдовство, дьявольская одержимость и монастырский кризис»*). В рассказах и исповедях монахинь, обвиненных в сексуальных отношениях с демонами, в частности, во время шабаша, дьявольское нашествие описано как модель монашеского поведения, только вывернутая наизнанку. Одну из обвиняемых, Мари де Энен, обладательницу трех дьявольских меток по причине трех обетов, которые ее вынудили дать демону (по образцу религиозных обетов), представили аббатисой ведьм. Ведьмам назначалось наказание плетьми (флагеллация), как в любом монастыре, после исповеди, во время которой