Фортуна Флетчера - Джон Дрейк

королевской службы. И что лучше всего, хотя мистер Шоу и был хорошим моряком и мастером грубой части своей работы, одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что он был полным профаном в том, что касалось счетов и бухгалтерии. Я видел для себя счастливое будущее, как только завоюю его доверие и сделаю себя незаменимым помощником в важных делах.

И так гордыня предшествует падению. Мистер Шоу сказал, что поговорит с лейтенантом Уильямсом, чтобы утвердить мое назначение помощником боцмана, и я, словно на крыльях, полетел искать Сэмми Боуна, чтобы рассказать ему о своей удаче. Я выпалил все разом, полный веселья, а он кивнул, странно улыбнулся и указал на пару моментов, о которых я не подумал.

— Молодец, парень, — сказал он. — Конечно, я рад видеть, что ты пробиваешься… но ты ведь знаешь, что это делает тебя чужаком, не так ли?

— Что? — удивленно спросил я.

— Ну, — сказал он, — кто на военном корабле «кошкой» машет? Может, тебе будет трудно остаться в кубрике…

Тут до меня дошел полный смысл его слов, и огромная пустота разверзлась у меня в груди. У меня никогда не было никакой семьи (я, конечно, не считал доктора Вудса и его тощую сестру), и я понял, как много для меня значат мои товарищи по кубрику. Что, если один из моих товарищей получит порку… и я должен буду ее исполнить?

— Погоди, — сказал Сэмми, видя мое выражение лица. — Я лишь сказал «может быть». Я поговорю с парнями и посмотрю, что они думают.

Он поговорил, и вердикт был таков: пока что я остаюсь в кубрике, а не перехожу к боцману и его помощникам. Это было огромным облегчением, поскольку те были грубой и глупой компанией, но важнее был тот простой факт, что мои товарищи хотели, чтобы я остался. Так что я мог продолжать жить почти как прежде. Но это был шок. Раньше мне никогда не приходилось заботиться ни о ком, кроме себя, и вдруг я оказался связан с пятью другими! Так что я остался в кубрике, занимался своими делами с грогом и табаком и следил за тем, чтобы мои товарищи питались лучшим, что мог предоставить корабль. Кроме того, я начал втираться в доверие к боцману.

Это заняло какое-то время, но в конце концов я получил полную картину. Как я и думал, его счета были смехотворны: клочки заляпанной бумаги, нацарапанные неуклюжим почерком и втиснутые в старый гроссбух без малейшего подобия порядка. Сердце у него было на месте, бедняга, и он старался как мог: немного краски здесь, бочка смолы там — все продано друзьям из торгового флота. Но он не имел ни малейшего понятия, как сводить счета, и держался на плаву лишь благодаря подачкам клеркам из Военно-морского совета, которые должны были проверять его отчетность. К счастью, я смог наставить его на путь истинный, и через пару недель после моего повышения у нас уже был припрятан неплохой запасец, должным образом записанный в наши книги как утерянный или уничтоженный и лишь ожидающий первой возможности быть проданным.

И я играл с ним честно. Я мог бы легко его обмануть и забрать львиную долю, но моим принципом всегда было то, что дело должно приносить пользу всем сторонам.

— Будь я проклят, не знаю, как ты это делаешь, — сказал он, впервые взглянув на великолепную аккуратность наших новых счетов, — но ты просто чудо, Флетчер, ей-богу. Будь я проклят, не знаю, как я раньше без тебя обходился! — Он задумчиво кивнул мне и потер большим пальцем свой щетинистый подбородок. — Знаешь что, парень? — сказал он. — Думаю, ты далеко пойдешь на службе. (Это я торжественно заношу в протокол как первый раз, когда мне было сказано нечто подобное.)

А затем этот счастливый период моего пребывания на борту «Фиандры» подошел к концу. В должное время адмирал счел, что он благополучно вышел из зоны досягаемости французов, и разрешил сопровождавшим его военным кораблям повернуть домой. Флагман и пара фрегатов направлялись в Индию вместе с «купцами», а семидесятичетырехпушечные корабли и большинство фрегатов получили приказ при первой же возможности возвращаться в Портсмут. 15 апреля они отделились от конвоя, продемонстрировав впечатляющее маневрирование флота. К тому времени я уже был достаточно моряком, чтобы оценить это, и понять, какие чудовищные усилия человеческого мастерства и мускулов заставляли дюжину огромных кораблей, тысячи тонн дуба и железа, двигаться вместе, как танцоры в бальном зале.

Но «Фиандра» не осталась с конвоем и не повернула в Портсмут. Вместо этого она пожала плоды того, что ею командовал человек, заполучивший на свой корабль племянника Первого лорда Адмиралтейства. Капитан Боллингтон предъявил специальное поручение от Их Лордств — крейсировать у французского побережья по своему усмотрению, чтобы сеять хаос во вражеской торговле.

Эта лучшая из всех возможных обязанностей означала, что мы могли свободно захватывать любое французское торговое судно, какое только попадется под руку, и отправлять его домой, чтобы английский призовой суд его у нас выкупил. Естественно, основная часть призовых денег доставалась капитану Боллингтону и офицерам, но каждая душа на борту получала свою долю в добыче, и вся команда была вне себя от радости от этой чудесной, чудесной новости. Так капитан Боллингтон стал лицензированным пиратом, как и Нельсон, Коллингвуд и все остальные в свое время. Так что те из вас, кто хмурится при упоминании о продаже королевской смолы и краски, могут учесть, что именно это и побуждало некоторых из наших самых благородных и лучших вступать в бой с врагом.

Но сначала нам предстояло попрощаться с флагманом со всеми подобающими церемониями. И для этого мы все вырядились в свои лучшие воскресные одежды, команда была построена на реях, а корабль сиял чистотой. Когда мы подошли к борту огромного трехдечного корабля, на юте можно было видеть адмирала, сверкавшего золотым шитьем, в окружении своих блестящих офицеров. Наш оркестр исполнил «Боже, храни короля», а их ответил «Сердцем дуба» (но далеко не так хорошо, как наши сицилийцы).

— Доброго дня, «Фиандра»! — крикнул адмирал.

— Доброго дня, сэр! — ответил капитан Боллингтон. — Разрешите покинуть флот, сэр?

— Можете приступать к своим обязанностям, сэр! — последовал ответ, и мы продемонстрировали флоту блестящее морское искусство, ложась на новый курс к далекому французскому побережью. К тому времени мы уже стали большими мастерами своего дела, и все было сделано без единого слова