Третья охота. Григоровы острова. Трава - Владимир Алексеевич Солоухин

Тут Мария Федоровна на некоторое время замолчала, а потом уж и высказалась до конца:

— Я ведь три (с этаким ударением на слове «три») ступени прошла.

— Какие же, Мария Федоровна, ступени?

— Сначала я вязала узлы. Как начнет он собираться в свою отлучку, я все простыни, все белье из комода — в узел. Если уйдешь, бесстыжие твои глаза, то я из дому долой. И не жди меня больше, и не жди, не вернусь.

Он, известное дело, усмехается, пешню в руки, ящик через плечо и пошел. Нечего делать, не целый же день на узле сидеть, развязываю. Снова все распределяю по комоду. И простыни, и белье…

— Значит, это и была ваша первая ступень?

— Она и есть. После нее я стала менять свою стратегию. Соберется он утром, станет завтракать, я ему к завтраку четвертинку. Ну, думаю, сейчас он выпьет, обмякнет, разогреется и не захочется ему на целый день на мороз. А захочется обратно в постель. Он, проклятый, четвертинку выпьет, усмехнется и пошел. Нет, погоди, я тебе в другой раз — пол-литра. После пол-литра уж никуда нельзя, кроме как спать. Но он и тут приспособился. Половину сейчас, за завтраком, выпьет, а другую половину пробочкой заткнет и — в карман.

— А какая же, Мария Федоровна, была ваша третья ступень? Снова меняли свою стратегию?

— Неуж. Если ты, говорю, не хочешь со своей женой дома сидеть, то я с тобой буду ездить на эту твою… рыбалку. А чтобы каждое воскресенье поврозь — того не допущу… Ну и что же, съездили мы три воскресенья, на четвертое он, смотрю, не собирается. В кино, говорит, сходим. Ну и ладно, думаю, не поедем. А червячок так и сосет, так и сосет. Спать легли — спать не могу. Степан, говорю ему, Степан, а может, съездим хоть на полденька, опустим мормышку. Погода тихая, теплая, обязательно будет клев. Ну хоть недалеко, хоть в Хлебников или хоть в Водники.

— Спи, — говорит, — старуха, сказал — не хочу, да и мотыля нет.

— Что ты, Степан, мотыля я уж с четверга запасла. Крупный такой, что твои спички. Живой. Я уж его и крахмальцем пересыпала… Так-то вот и кончилась моя стратегия.

Мой друг и земляк, а в будущем учитель по этой части, Саша Косицын, как и каждый человек, родившийся на нашей маленькой Ворще, тоже сначала и представить не мог, чтобы зимой можно было ловить рыбу удочкой.

Когда приехал он учиться на высшие офицерские курсы, расположенные на берегу большого подмосковного озера, то, конечно, из окна каждый день видел заснеженную ровную скатерть озерного льда, окаймленную ровными зимними кустиками. Так было в будние дни.

— В воскресенье посмотрел я в окно, — рассказывает Саша, — и сильно удивился: зачем на озеро навозили навозу? Этакие ровные черные кучки. Точь-в-точь как у нас на полях. Посмотрел через час — прибавилось. Столько появилось черных кучек, что хватило бы на удобрение целому колхозу. Но зачем они оказались на льду? Взял лыжи, поехал на озеро — посмотреть. Подъезжаю ближе к первым черным кучкам и глазам не верю: вроде бы люди. Подъезжаю еще ближе, так и есть — старичок. Прорубочка возле него (тогда еще не знал, что называется лункой). В прорубочку он опустил некую мудреную снасть, сидит. А возле него, на снегу, скрючившись от мороза, закоченевшие окуньки, окуньки, окуньки.

Но это, конечно, нельзя считать крещением Саши. Крещение он получил впоследствии, на Плещеевом озере, в солнечный мартовский день (в конце марта), когда на льду собирается уж талая вода и можно снимать шубу и даже загорать.

В конце марта, придя в понедельник в какое-либо московское учреждение (например, в министерство), вы сразу можете определить, кто вчера был на льду. Лица у этих людей горят пунцовым, свежим загаром.

Однажды я был на приеме у довольно высокопоставленного лица. Дело у меня было очень самолюбивое, и я никак не мог сразу выйти на прямую линию разговора. Пока начальник разговаривал по телефону, я немного успокоился и даже обратил внимание на то, что лицо у него так и горит, так и пылает.

— Ну так в чем же ваше дело? — сухо спросил он, положив трубку и поднимая на меня свои в общем-то не строгие глаза.

— Дело я сейчас расскажу, но нельзя ли узнать, как вчера — удачно или нет?

Вопрос был рискованный, так сказать, игра ва-банк, потому что неизвестно все-таки доподлинно, что он делал вчера: может быть, играл в карты, может быть, ужинал с друзьями, может быть… мало ли что может быть.

— А у вас? — в свою очередь спросил меня начальник.

— Да про нас-то что говорить. Мы пустые не приезжаем. Килограммов восемь я привез.

— Не может быть! — даже подпрыгнул мой собеседник. — А где? Где?

— В Конакове, конечно, на Григоровых островах.

— Черт возьми, а мы поехали в «запретку», знаете, там, за Завидовом, на Шошу и Ламу, одним словом, и, поверите ли, ни черта! Уж я и так, я и этак. И в полводы, и на шевеление в грунте, и на потяжку… Ведь лесочка у меня (знакомый из Парижа привез) ноль-ноль восемь. Казалось, уж чего бы ей надо. Какая же у вас была мормышка? Вот я вам сейчас свою покажу.

Он полез в бумажник, достал оттуда кусочек картонки с наколотыми в нее мормышками.

— Посмотрите, на Птичьем рынке покупал, по рублю за штуку. Чего бы ей еще?!

— Э-э, нет. Хотя это и с Птичьего рынка… Вот я вам сейчас покажу… Один мой приятель, старый рыбак, у себя дома отливает их… Вот она, голубушка, удивительно ловкая[2] и ни одного схода… Если хотите, попробуйте в следующее воскресенье!

Пальцы у него, когда он принимал от меня мормышку, дрожали, как будто он брал… Впрочем, тут и сравнивать не с чем — уникальная кустарная мормышка!

Надо ли говорить, что я просидел в кабинете начальника еще около часу и что дело мое в последние полминуты решилось в нужную сторону.

Но я отвлекся и не досказал, что мой учитель Саша свое крещение получил на Плещеевом озере, в солнечный талый мартовский день, надергав из лунки в течение дня триста восемьдесят ершей.

Хорошо, когда посвящение новичка в зимнюю рыбалку начинается с такого, пусть и ершиного, клева. Тут он гибнет сразу и прочно, на всю жизнь.