Гюро и скрипка - Анне-Катарина Вестли

Гюро и Эрле пешком отправились на остановку. Эрле сказала, что незачем выбрасывать деньги на такси. Когда они наконец добрались до остановки, Гюро обрадовалась, что можно присесть на скамейку, рюкзак у неё был очень тяжёлый. В городе идти до станции оказалось совсем недалеко. Самое трудное было забираться в вагон, но Эрле подтолкнула её сзади, и она забралась.

Взяв у Гюро рюкзак, чтобы закинуть его на полку для багажа, Эрле спросила:

– Гюро, почему он такой тяжёлый? Неужели ты взяла с собой книгу, которую подарил Сократ?

– Да, и книгу тоже.

– Какой ещё ерунды ты туда напихала, что там такая тяжесть?

– Я не пихала ерунды, – слегка обиделась Гюро.

На поезде предстояло ехать несколько часов, так что Гюро была рада отдохнуть от рюкзака. Можно было спокойно сидеть и думать о разном, Эрле тоже думала. По их лицам никто не мог бы угадать, какие у них мысли.

Эрле сказала:

– Когда проголодаешься, скажи!

– Угу, – кивнула Гюро.

Она сняла резиновые сапоги, потому что в вагоне ногам стало в них жарко и тесно. Она попробовала посидеть, поджав под себя ноги, но тогда в них забегали мурашки, и пришлось их снова спустить и немного пошевелить, чтобы мурашки перестали. В два часа они прибыли в Кюлпен, и было очень интересно вновь увидеть знакомую станцию. Гюро и Эрле уже бывали тут прошлым летом, когда ходили встречать Тюлиньку. Гюро и Эрле приезжали в тот раз на машине с Бьёрном. Тюлинька же приехала на поезде, а со станции они шли уже все вместе. Дорога к хижине вела в гору, и Тюлинькин чемодан нёс Бьёрн. На этот раз Бьёрна не было рядом и не было Тюлиньки, только Гюро и мама. Мама сказала:

– Я захватила с собой что поесть, так что на сегодня мы обеспечены и не нужно заходить в магазин в Кюлпене. В магазин сходим завтра налегке.

– Угу, – пропыхтела Гюро.

Поскорей бы уж дойти до хижины, только бы дойти, чтобы можно было сбросить с плеч эту тяжесть!

– Я могу взять у тебя скрипку, – предложила Эрле. – Будем подниматься не спеша.

Они часто останавливались передохнуть, поэтому шли долго. Наконец подъём кончился, они дошли до хижины. Сбросив с себя рюкзак, Гюро вдруг почувствовала, что сама стала лёгонькой. Рюкзак словно придавливал её к земле, а сейчас она почувствовала, что вот-вот взлетит вверх, как мячик.

– Как же тут хорошо! – сказала мама. – Давай открывать дом.

Внутри было душновато и темно, но Эрле раздвинула занавески и раскрыла окна. Гюро посмотрела на озеро внизу. Оно было всё то же, что и прежде, и русалочьи розы цвели на нём, как тогда.

– Сейчас зажарим яичницу, – сказала Гюро. – Как тогда, в первый вечер в хижине. Помнишь, мама? Было так вкусно! Мы сидели перед окном, ужинали и смотрели на озеро.

– Помню, помню, – сказала Эрле. – Только давай делать всё по порядку. Сперва ты повесишь одежду в шкаф, который в одной спальне, а я свою – в шкаф, который стоит во второй. Для двоих это же пустячное дело.

Гюро начала разбирать рюкзак. Сюрпризные банки она засунула на дно шкафа и прикрыла их сверху непромокаемыми вещами, взятыми на случай дождя.

У Эрле плита сначала никак не хотела разжигаться, но потом огонь разгорелся. Сперва плита подымила, но потом всё стало как надо. На сковородке зашипел бекон, а Гюро накрыла на стол перед окном.

Они сели и принялись есть, глядя на озеро, и еда показалась Гюро почти такой же вкусной, как в прошлый раз, но всё же не совсем.

– Вон лодка, – сказала Гюро. – Потом пойдём покататься, хорошо? По-настоящему, ты должна стоять на берегу и удить рыбу, а мы с Бьёрном кататься на лодке, как в прошлый раз. Но можно и так. Ты ведь умеешь грести?

– Умею. Но, может быть, хватит уже вспоминать, кто что делал, когда Бьёрн был здесь? Разве мы сами не можем придумать, чем нам таким заняться?

– Можем, конечно, – сказала Гюро.

Она решила больше ничего такого не говорить и не вспоминать всё время о Бьёрне. Но это всё портило.

Они спустились к лодке. И Эрле села на весла, но она не умела грести так тихо, как Бьёрн, чтобы почти не всколыхнуть воду.

Гюро не сказала, что она думала про себя, а только опустила руку в воду. Вода так нежно щекотала ей кожу, протекая между пальцев.

– А теперь пошли в дом, – сказала Эрле. – Сегодня у нас был утомительный день.

Они легли, но Гюро не спалось, она прислушивалась к незнакомым звукам, которые неслись со всех сторон. Надо было внимательно за ними следить, ведь они с мамой остались тут совсем одни.

Эрле тоже не сразу заснула, потому что ей много о чём надо было подумать. Она думала-думала, потом встала и села писать письмо, но, написав, изорвала лист. Она снова легла и на этот раз заснула.

Когда они утром проснулись, за окном моросил дождь.

Эрле сказала:

– Не беда, что погода сегодня не такая солнечная, нам всё равно надо в Кюлпен за продуктами.

Она остановилась на дворе и окинула взглядом хижину. Бьёрн говорил, что хочет покрасить её, когда выберет время.

– Знаешь что, Гюро! – сказала Эрле. – Давай сделаем Бьёрну сюрприз – возьмём и покрасим его хижину! У нас есть немного денег, и если побережливее тратить их на еду и всякие мелочи, то нам хватит, чтобы купить краску. Я уже знаю, какую надо брать, потому что тут в кладовке стоит банка с остатками краски от прошлого раза, но с тех пор, как ею пользовались, прошёл, наверное, уже не один год.

До магазина они дошли за какие-нибудь полчаса, зато подниматься обратно пришлось гораздо дольше, потому что рюкзак Эрле был доверху набит банками с краской, а рюкзачок Гюро так же набит пакетами молока, овсянки, в нём лежали хлеб и масло, и морковка, и картошка, и маленькая коробочка с котлетами, и баночка тресковой икры.

– Один раз и в обед поедим овсяной каши, – сказала Эрле. – Тогда, может, сэкономим на походах в магазин. Краска-то оказалась дороже, чем я думала. Хорошо, что у Бьёрна уже были малярные кисти: хоть их не пришлось покупать.

Дождь перестал, и в лесу запахло чудесно. Хоть и с тяжёлой ношей, Гюро шагалось легко. Мама как будто повеселела против вчерашнего. Наверное, оттого, что придумала красить домик.

Придя домой, Эрле тотчас же принялась отскребать старую краску.

– Это самая тягомотная часть работы, – сказала она.

Гюро тоже немножко помогла, а, когда устала, пошла и спряталась за домом. Тут из земли торчали пеньки от срубленных деревьев, а мама не могла услышать, о чём она говорит. Гюро стала играть, как будто здесь Бьёрн и Лилле-Бьёрн, а также мама и папа, хотя он уже умер, но Гюро хотелось, чтобы он познакомился с обоими Бьёрнами. Гюро хорошо помнила папу, – помнила, как он выглядел, потому что дома ведь была его фотография, помнила его голос, но папа словно бы отодвинулся куда-то вдаль, а потом появился Бьёрн, он всегда говорит: «А ну-ка посмотрим, сколько в тебе прибавилось весу!» И Гюро каждый раз мысленно махала папе рукой перед тем, как Бьёрн её подкинет. А тут ей не надо понарошку махать, потому что тут они все вместе. Гюро рассказывала всё это очень тихо, но один раз, когда Эрле подошла совсем близко, чтобы отскрести краску на углу дома, она вдруг ясно услышала, как Гюро, разговаривая с пеньками, называет один «папа-Бьёрн».

– Ты играешь в медведей?[3] – спросила Эрле.

Гюро только невнятно хмыкнула.

К вечеру Эрле чуть не падала от усталости, но не стала ложиться вместе с Гюро. Она немножко почитала ей вслух, а затем сказала:

– Гюро, у меня к тебе серьёзный разговор.

– Да, – тотчас же откликнулась Гюро и даже вскочила с подушки.

– Видишь ли, Бьёрн хочет, чтобы они с Лилле-Бьёрном и мы с тобой стали жить вместе.

Гюро глядела на неё во все глаза, но только и сказала:

– Да?

– Но это значит, что я выйду за него замуж, – уточнила Эрле. – Вот я тебе и сказала всю правду.

– Да, – сказала Гюро.

– Понимаешь, я сама не думала, что когда-нибудь снова выйду замуж после твоего папы, – стала объяснять Эрле. – Но Бьёрн мне очень нравится. Мы так хорошо с ним вдвоём сработались. Твой папа был немного постарше меня, и он так хорошо играл на скрипке и рисовал. Мне казалось, что он вообще умеет всё на свете, и мне оставалось работать только для развлечения. А потом мы с тобой остались одни, и тут стало уже не до шуток. Тогда