Черная книга - Александр Григорьевич Домовец

этом сигналит чутьё следователя, а я ему доверяю. И хотя он мне, скорее, понравился (это пока, там будет видно), в появлении непрошенного сотоварища ничего духоподъёмного нет. Не привык я работать в паре. Сработаемся ли?

Впрочем, с духоподъёмным у меня в последнее время и так хорошо. Краса и гордость столичного сыска Морохин (к чему излишняя скромность?) две недели назад удостоен классного чина коллежского асессора (между прочим, восьмой класс в табели о рангах!) и теперь будет ежемесячно получать жалованье сто тридцать пять рублей. Это не считая наградных. Стало быть, вполне в состоянии прокормить будущую семью (вокруг все намекают, что пора бы и жениться). Жильё вот только съёмное, своё ещё предстоит купить, но не всё сразу…

Ульянов деликатно кашлянул, и я очнулся.

— План расследования, — сдержанно повторил сотоварищ.

— Ах, да, план… Нет у меня плана. Вернее, он есть, но такой, знаете ли, для начальства.

— То есть формальный?

— Совершенно верно. Вы же понимаете, ход следствия предугадать невозможно. Сплошь и рядом открываются новые обстоятельства, приходится перестраиваться. Можно сказать, импровизировать.

— Согласен, — отрубил Ульянов. — Тогда спрошу по-другому: с чего начнём импровизацию?

Взглянув на часы, я энергично поднялся и сообщил:

— С кладбища.

Кирилл Ульянов

Проводить профессора Себрякова в последний путь на Богословское кладбище прибыли десятка три человек — сплошь люди солидные, немолодые, с траурными ленточками в петлицах и скучными лицами. Надо полагать, собрались тут главным образом коллеги по научному цеху. Была и молодёжь — не иначе студенты покойного. Инородно смотрелись офицеры, составлявшие свиту великого князя Александра Михайловича. А уж как неожиданно здесь выглядел сам великий князь!

Да, двоюродный дядя государя-императора тоже присутствовал. Участники похорон почтительно и не без удивления поглядывали на члена августейшей семьи. Среди собравшихся Романов, затянутый в военный мундир с эполетами, выделялся высоким ростом, гвардейской статью и породистым лицом с небольшой бородкой и щегольски подкрученными усами. Похлопывая сложенными белыми перчатками по ладони левой руки, великий князь терпеливо ждал начала панихиды. Поймав его взгляд, я слегка поклонился. В ответ Александр Михайлович коротко кивнул и отвернулся.

Морохин толкнул меня в бок.

— Смотрите, даже великий князь приехал.

— Вижу. А что вас удивляет? Я ведь говорил, что профессор много работал с царской фамилией. Вот она и делегировала Александра Михайловича проститься со своим биографом.

— Так-то оно так, а всё же странно. Великий князь хоронит учёного…

— Ну, хоронит-то его соответствующая служба. Во всём прочем присутствие члена императорской семьи косвенно говорит о масштабе личности и заслуг покойного.

— А вы с Александром Михайловичем, кажется, поздоровались?

— Да, знакомы ещё по Русско-японской войне…

Судя по лицу, Морохин хотел спросить, что я там делал. Потом, видимо, сообразил, что на войне военный контрразведчик работает, и промолчал. Да и не для того мы приехали, чтобы выяснять подробности моей биографии.

Посетить похороны Морохин предложил с двумя целями. Во-первых, посмотреть на окружение покойного, что, с точки зрения следствия, могло оказаться полезным. Во-вторых, познакомиться и побеседовать с помощником Себрякова приват-доцентом университета Варакиным. Многолетний сотрудник профессора был в курсе его работ и обстоятельств, а значит, мог располагать сведениями, для нас интересными.

Неподалёку от свежевырытой могилы стоял открытый гроб, из которого выглядывало бледное равнодушное лицо покойного. Закрытые глаза, посиневшие впалые щёки, плотно сжатые тонкие губы… Пришла вдруг странная мысль: скучно, должно быть, на собственных похоронах! Скорей бы завершились неизбежные формальности и можно было наконец уйти в прохладное, тёмное чрево земли, обрести покой и забвение. Все там будем, так чего медлить?.. Я даже тряхнул головой, отгоняя мрачную фантазию.

Между тем гражданская панихида началась. Её вёл коренастый, налысо бритый человек в пиджачной тройке, с ходу назвавший покойного Себрякова светочем российской исторической мысли.

— Изрядно сказано, — вполголоса восхитился Морохин.

Покосившись, я понял, что реплику свою, произнесённую как бы в пространство, сотоварищ мой на самом деле адресовал почтенному пожилому человеку в старомодном сюртуке и мягкой шляпе. Реплика играла роль наживки. Знаете ли, есть такие старички — хлебом их не корми, дай только повод высказаться, а потом уже не остановишь… Так вот, наживка была мигом проглочена.

— Сказано изрядно, — охотно согласился человек, — да только не от души.

— Отчего же вы так решили? — натурально удивился Морохин, подхватывая разговор.

Старичок снисходительно посмотрел на него.

— Вы, должно быть, не из наших кругов, молодой человек? Не из научных?

— Да в общем, нет. Мы с товарищем по торговой части. Книги Себрякова читали взахлёб, вот и решили проводить, земля ему пухом…

— Ну, ясно… — Старичок указал подагрическим пальцем на бритоголового оратора. Понизил голос. — Это Саитов, секретарь императорского исторического общества. Себрякову завидовал смертельно, а теперь, вишь ты, соловьём разливается.

— Завидовал?

— Ещё как! Сам-то звёзд с неба не хватает, а покойник был учёным настоящим, крупным. И писал превосходно. Вот вам книги, вот вам слава, вот вам гонорары. И благосклонность царской семьи в придачу. Сам Александр Михайлович на похороны пожаловал, надо же. — Собеседник перевёл дух и вытер лоб мятым платком. — Да тут, почитай, покойнику все завидовали.

— Прямо-таки все? — подал я голос.

Старичок задумался.

— Ну, не все, это я загнул, — признал самокритично. — Я вот ему не завидовал. Всю жизнь при кафедре, студентам преподаю тихо-мирно и место своё знаю, да-с! Хотя в молодости подавал надежды и за монографию о Лжедмитрии получил золотую медаль академии. — Приосанился. — Дерюгин Модест Филиппович, с вашего позволения.

— Арсеньев Иван Алексеевич, — представился Морохин в свою очередь.

— Карпухин, — коротко сказал я, наклоняя голову.

— Так вот, зависть… Она в научной среде очень даже присутствует. Особенно к тем, кто чего-то добился и вперёд вырвался. А Себряков, царство ему небесное, вырвался далеко. Голова светлая и труженик великий. Из архивов не вылезал, за письменным столом дни напролёт просиживал. Что ни статья — взрыв, что ни книга — успех. Этого простить не могли. Исподтишка, само собой. Так-то, по видимости, почёт и уважение, в академию предложили баллотироваться… Попробуй не предложи, если вниманием августейшей фамилии обласкан!

Я скорбно покачал головой.

— Экие страсти… Тяжело, поди, жить, коли все завидуют и никто не любит…

— Ну, кое-кто всё ж любил и даже очень. Студенты, к примеру. Этих от его лекций за уши было не оттянуть. Или вот ещё Варакин. Хотя, конечно, Варакин — случай особый. Уж