Черная книга - Александр Григорьевич Домовец

— А Варакин это кто? — спросил Морохин, украдкой глянув на меня.

— Бывший студент Себрякова. Тот его с университета приметил и на кафедру к себе забрал. Тянул посильно. Очень толковый юноша, по Ивану Грозному уже теперь один из лучших в России. Себряков его продвинул на приват-доцента. А Варакин, в свою очередь, помощником у него был, ассистентом, что ли… Да вот он.

Дерюгин показал на высокого, худого человека лет тридцати, стоявшего у изголовья гроба вместе с молодой женщиной в траурном платье и шляпке с чёрной вуалью.

— А женщина, должно быть, дочь покойного? — спросил я для поддержания разговора, хотя и знал, что никакая это не дочь.

— Какая там дочь… Вдова это, Дарья Степановна. Хотя да, по возрасту очень даже соответствует… У Себрякова детей не было и родственников, почитай, не осталось. Лет пять назад схоронил жену, потосковал два годочка, а там и женился на молоденькой. Знаете, седина в бороду… И как его на всё хватало!

Дерюгин неуместно хихикнул.

Между тем панихида закончилась. Гроб заколотили и на верёвках спустили в могилу. Одним из первых ком земли бросил Александр Михайлович. До этого, произнося короткое слово, великий князь воздал должное научным заслугам покойного и сообщил, что из личных средств учреждает стипендию имени Себрякова. Её будут присуждать студентам, которые исследуют жизнь и государственные труды членов семейства Романовых. (Присутствующие студенты оживились.)

Вдова пригласила помянуть покойного, и собравшиеся потянулись к выходу с кладбища. Ушёл и наш словоохотливый старичок, приподняв шляпу в знак прощания. У могилы, засыпанной цветами, остался лишь Варакин. Со стороны казалось, что он, сгорбившись, изучает надписи на лентах траурных венков. «Незабвенному Викентию Павловичу Себрякову от скорбящих коллег по Петербургскому университету», «Профессору Себрякову от благодарных студентов», «Учёному и гражданину В. П. Себрякову от императорского исторического общества»… Подойдя ближе, я увидел, что плечи Варакина вздрагивают.

При звуке наших шагов он оглянулся.

— Что вам угодно, господа? — спросил, вытирая глаза платком. Выражение лица у него было горестно-беззащитное.

— Варакин Виктор Маркович? — вместо приветствия спросил Морохин.

— Он самый. Чем могу?

Морохин коротко поклонился.

— Сыскная полиция. Следователи Морохин и Ульянов. Хотели бы расспросить вас по поводу покойного профессора Себрякова.

— Что, прямо здесь, у могилы? — спросил Варакин мрачно, пряча платок.

— Отчего же здесь? Отойдём на аллею, присядем на лавочку… Впрочем, если хотите, можем проехать к нам в сыскное отделение.

На миг задумавшись, Варакин махнул рукой.

— Уж лучше на аллею. Всё свежий воздух…

Дмитрий Морохин

Присев на скамейку, Варакин вдруг сказал:

— Не понимаю, причём тут полиция.

Мы с Ульяновым переглянулись.

— Что, собственно, вас удивляет, Виктор Маркович? — мягко спросил Ульянов.

— Профессор Себряков скончался от инфаркта. Что тут расследовать?

Действительно, такова была официальная причина, прозвучавшая в некрологах. (В интересах следствия попросил я вдову про труп швейцара и разгром в квартире не распространяться. Профессор скончался, и точка.) И причина истинная — инфаркт случился на самом деле. А вот от чего? Версия судмедэксперта Судакова о предсмертной пытке из-за своей зыбкости даже не попала в протокол. Но, разумеется, убийство швейцара и беспорядок в квартире с якобы естественной смертью профессора никак не совмещались. Во всём этом предстояло разбираться, однако не объяснять же Варакину подноготную начатого расследования.

— Некоторые обстоятельства смерти профессора нуждаются в прояснении, — уклончиво сказал я. — С этой целью мы опрашиваем близких Себрякова. А вы, насколько известно, многие годы были его доверенным лицом, помощником.

— Хочу также заметить, что беседовать мы намерены неофициально, без протокола… по крайней мере, пока, — добавил Ульянов. — И поэтому рассчитываем на откровенный разговор.

Варакин помедлил.

— Спрашивайте, — сказал наконец, пожимая плечами.

А плечи у приват-доцента были широкие. И вообще, несмотря на худобу, производил он впечатление человека вполне крепкого. Упрямый взгляд серых глаз и решительный подбородок указывали на волевой характер. Что, впрочем, не помешало ему разрыдаться у могилы профессора.

— Общее представление о научных заслугах профессора Себрякова у нас есть, — начал я. — А что бы вы могли рассказать о нём как о человеке?

— Как о человеке я могу рассказывать долго, — нетерпеливо сказал Варакин. — Что вас интересует конкретно?

— Хорошо… Правда ли, что коллеги по университету и историческому обществу завидовали ему?

Варакин усмехнулся.

— Завистников хватало, это верно. Со стороны Себряков казался баловнем судьбы, счастливчиком. За что ни возьмётся — всё получается, всюду удача. Чересчур успешных не любят, порой и ненавидят. И плевать, что успех оплачен талантом и каторжным трудом. Сказано же, что люди — порождение крокодилов…

— Стало быть, друзей среди учёных и преподавателей у Себрякова не было?

Варакин, задумавшись, отбросил с высокого лба строптивую прядь.

— В общем-то, не было, — сказал наконец. — Какие там друзья! В глаза улыбались, за спиной шипели. Яду в стакан с чаем не сыпали, и на том спасибо. Исключение разве что Зароков…

— Это кто? — тут же спросил Ульянов.

Выяснилось, что Евгений Ильич Зароков, как и покойный Себряков, трудится в чине университетского профессора истории. Вот у него причин для вражды с Себряковым не было. Во-первых, научные интересы никак не пересекались. Если Себряков специализировался на русской истории применительно к династии Романовых, то Зароков занимался исключительно новой и новейшей историей Франции. Во-вторых, оба профессора приятельствовали ещё со студенческой скамьи. Зароков даже был шафером на второй свадьбе у Себрякова. В общем, ладили и общались. Поэтому одно из немногих прощальных слов на похоронах, произнесённых искренне, было сказано именно Зароковым…

— С этим ясно, — подытожил Ульянов. — А скажите, Виктор Маркович, в чём заключались ваши обязанности как помощника профессора?

Вытянув длинные ноги (я мимолётно отметил, что ботинки стоптанные, да и костюм знавал лучшие времена), Варакин полез в карман за папиросами.

— Так, знаете ли, в двух словах не скажешь…

— Скажите в трёх, — хмыкнул я.

— Были обязанности рутинные. Например, я вёл переписку с издательствами, следил за своевременной выплатой гонораров. На это у меня была доверенность. Подбирал материалы для работ, когда Викентий Павлович сам не успевал, — человек он был занятый. Случалось, решал какие-то бытовые, хозяйственные вопросы… Но это не главное.

— А что же главное?

Варакин помедлил.

— Понимаете, я был для профессора собеседником, оппонентом и рецензентом. Един в трёх лицах.

— Поясните.

— Масштабы у нас, конечно, были