Архипелаг Исчезающих Островов - Леонид Дмитриевич Платов

Беспокойство все сильнее овладевало моим другом.

Машинально он шел по улицам, пока не очутился перед зданием порта. Ноги сами принесли его сюда.

Он справился в кассе о ближайшем пассажирском пароходе. Ага, ожидается через полчаса! Очень хорошо! Один билет до Москвы, будьте добры!

Итак, с весьегонским сидением покончено. Завтра он в Москве!

Неторопливо шагая, совершил Андрей свой последний прощальный круг по городу. Спешить было некуда. Он рассчитал время так, чтобы по пути на пристань заглянуть в контору — попрощаться с приветливой машинисткой.

На этот раз, однако, та встретила его необычно. Она улыбалась, кивала, трясла всеми своими веселыми кудряшками.

— Приехала! — сообщила она радостным шепотом. — Дождались. Вот!

Действительно, посреди комнаты, окруженная сослуживцами, стояла Лиза. На ней был надет просторный пыльник с откинутым капюшоном — не успела снять. Голова с задорной челкой быстро поворачивалась из стороны в сторону. Лизу одолевали расспросами, тянулись к ней через столы, подсовывали на просмотр и на подпись какие-то бумажки.

Встреча с Андреем не удалась. Разговор произошел почти на ходу, в скачущем телефонно-телеграфном стиле.

— О! Андрей! Ты приехал?.. Здравствуй, здравствуй! — сказала Лиза. — Извини, что так сложилось. Вызвали, понимаешь, на трассу. Ты давно в Весьегонске? Да что ты говоришь!.. Но ты все видел в Весьегонске? Все, все? И новую школу, и цветники, и обрыв? Ну, как? Какое у тебя впечатление?.. Приятно слышать. Я рада, что понравилось. Жаль, Леша не видал. Я к вечеру освобожусь, Андрей, — покажу тебе город еще раз… Почему?.. О! Уезжаешь? Нет, честное слово, мне очень жаль… Хотя на следующей неделе я тоже в Москву. Мы переезжаем, ты знаешь?.. А что нового с экспедицией? Не разрешили еще? Леша ничего не писал?..

Впрочем, можно ли говорить более связно, когда над ухом тарахтит телефон и стоящие у стола осуждающе смотрят на Андрея. («Как не стыдно такими пустяками отвлекать?»)

— Ты мне что-то хотел сказать? — догадалась наконец Лиза. — Что-нибудь важное? Отойдем в сторонку.

Они отошли к окну, но тут Лизу настиг владелец лысины, которую Андрей видел где-то и так и не смог вспомнить где. Суетливо шаркая подошвами, он приблизился и, обдернув на себе толстовку, вытянул до предела тощую, жилистую шею.

— Кнопочки я купил, Лизавета Гавриловна, — сказал он конфиденциальным тоном. — Вы давали указания насчет кнопочек…

Тьфу ты пропасть! Нигде не дают спокойно поговорить!

С моря донесся протяжный, низкий звук. То пассажирский пароход, весь белый от ватерлинии до верхушек труб, подходил к пристани.

— Не опоздаешь, Андрей?

— Да, да! Я побежал, — спохватился Андрей. — Договорим в Москве…

Только на пароходе он припомнил, где и когда видел служаку, заведовавшего писчей бумагой и кнопками. В те времена, правда, толстое брюхо его, выпиравшее из-под легонького, франтовской расцветки пиджака, перетягивала цепочка от часов. Румяное и полное лицо было украшено подвитыми усами и бородой, заботливо расчесанной на две половины, «на отлет». Но лысина была та же. Лысина осталась без изменений.

Секретарь земской управы, враг Петра Ариановича, дядюшка Леши, — вот кто это был!

Бывшая «душа общества»! Или, может быть, правильнее сказать — душа бывшего общества?..

Глава десятая

Весть от Петра Ариановича

— Не пойму все-таки, почему ты не остался, — сказал я, выслушав Андрея. — Билет было жалко, что ли?

— Не очень просили, потому и не остался! — сердито буркнул мой друг. — А кроме того, хватит, отдохнул уже. Сам знаешь: дел полно…

— Ну, даже если и так! Чего же злиться-то? Прокатился в Весьегонск, встряхнулся, новое море повидал… Я тебе завидую, честное слово! А с Лизой объяснишься в Москве. Ведь говорила, что приедет на днях…

— При чем тут Лиза? — сказал Андрей. — Заладил: Лиза, Лиза!.. Меня последняя встреча разозлила. С дядюшкой этим.

— Почему? Наоборот, хорошо, что ему не дали пойти на дно со старым Весьегонском. Даже такой моллюск со своими копирками и кнопками принял посильное участие в создании моря, в передвижке города вверх по горе, на новое место…

— Вот-вот! О передвижке и говорю. Знаешь ли, о чем я думал все время, пока ехал в Москву?

— Ну?

— О последней ссоре твоего дядюшки с Петром Ариановичем. В Летнем саду, в биллиардной. Помнишь, дядюшка тогда кричал: «Скорей Весьегонск…»

А! Я понял со второго слова. «Скорей Весьегонск с места сойдет, чем ты свои острова найдешь!» — в запальчивости крикнул дядюшка.

Он искал сравнения покрепче, что-нибудь очевидное, ясное любому глупцу, разумеющееся само собой. И такое сравнение нашлось! «Скорей Весьегонск с места сойдет…»

Но вот Весьегонск сдвинули с места. То, что казалось раньше незыблемым и прочным, вдруг пришло в движение. Город, сотни лет простоявший в низине у реки, взобрался на гору. Море заколыхалось там, где недавно были болота, ельник. И это только часть перемен, которые произошли и продолжают происходить в нашей Советской стране. А острова в Восточно-Сибирском море еще не найдены…

Да, Андрей прав! Жизнь торопила, подталкивала нас.

Всю ночь прошагал мой друг взад и вперед по нашей длинной, узкой комнате, стараясь ступать на носки. Зная, что я не могу заснуть, когда горит свет, он с неуклюжей заботливостью загородил от меня абажур газетами, оставив только неширокий конусообразный луч, падавший на стол.

Но все же я не спал.

Сцена в биллиардной ожила передо мной. С сухим щелканьем сталкивались и разлетались шары. Надсаживались от хохота «Рыцари Веселой Утробы», теснясь у стены. А посреди комнаты стоял дядюшка — не та тощая бритая личность, которую видел Андрей в новом Весьегонске, а полный, румяный весельчак с бородой, расчесанной «на отлет». Одну руку он устремлял вперед с видом пророка, другой судорожно цеплялся за спасительный биллиард.

«Скорей Весьегонск с места сойдет, — повторял он, — чем ты свои острова найдешь!..»

Я задремал лишь под утро. Однако в семь часов Андрей разбудил меня.

— Знаешь, я виноват перед тобой, — сказал он, садясь на мою кровать. — Я ошибся.

— Ну-ну, — пробормотал я зевая. — Ради этого не стоило будить меня… А когда ты ошибся?

— На зимовке. На мысе Челюскин. Я не придал значения твоим опреснителям. Я отмахнулся от них.

Это становилось интересным. Не