Первая схватка. Повести - Ефим Иосифович Гринин

– Да, и у нас такие паскуды есть…

Лучше промолчал бы партизан. У Семена челюсти судорогой свело, так стиснул зубы. Не говоря ни слова, вылез из шалаша, постоял у входа, подергал за гайтан с дутым крестиком, надетый ему Гавриком, расстегнул ремень, провертел штыком еще дырочку, потуже затянулся. Но голодная тошнота от того не пропала. Весь день он ничего не ел. Попил теплой водички из лужи – и все. Пачкой галет, что Маруся дала на дорогу, Гаврика кормил. Вздохнул Семен, сказал строго:

– Вылазь! Время! – и добавил, видя, как трудно выползает Гаврик: – Не передумал?

– Дойду! – сказал Гаврик и оперся на толстую палку с развилкой для руки, вырезанную Семеном. – А ты не передумал?

– Не-е, Гаврюшка, отсиживаться не хочу, я в армию…

– Как это отсиживаться? – обиделся Гаврик.

– Как мы тут. Днем прятаться, ночью бродить. А то по обозам немецким – тоже ваше дело. Не хочу, не по мне.

Семен явно насмехался, и только чувство благодарности удержало Гаврика от крепкого ругательства. Но он не смолчал.

– Сказал бы я тебе, да не стоит, – холодно проговорил он. – Видать, в лагере сержанту Панько здорово мозги набекрень свернули… – И прибавил тоном приказа: – Давай, двигай, да о деле не забудь!

Они разошлись, даже не пожав рук. Но Семен нагнал Гаврика, посоветовал:

– Скажи там своим, пускай Марусю с детьми заберут. Как бы худо ей не было…

II

Галину разбудил легкий стук в окно. Она привстала на тахте, прислушалась. Было темно, деревья в саду глухо шумели. Стук повторился. Галина вынула из-под подушки маленький браунинг. «Неужели Павлюк? – гневно подумала она. – Что за нахальные шутки!»

– Кто? – спросила она, подойдя к окну и, не получив ответа, распахнула створки, вгляделась в звездную темень.

Кто-то шевельнулся подле ствола груши, шагнул к окну.

– Галинка!

Женщина пошатнулась. «Не может быть!» – мелькнуло в голове.

– Не узнаешь, Галинка? Это я…

– Господи! – невольно вскрикнула Галина; два года назад она без раздумий кинулась бы на этот голос, но сейчас недоверчиво переспросила: – Ты, Сеня?

– Я, я… Ты одна?

– Лезь скорее! – дрожа не то от ночной свежести, не то от внутреннего озноба, шепнула Галина.

Она нащупала на столике свечу и зажигалку, и когда пришелец влез в комнату, завесила окно шторкой.

– Минуточку, вот я свечку зажгу…

Желтым клинышком затеплился фитилек свечи, она приподняла ее, повернулась, увидела запавшие глаза. Семен протянул к ней руки в коротких тесных рукавах грязной куртки, что-то неуловимо родное было в этом движении, и она снова вскрикнула от изумления, страха, сострадания. Это был он, ее Семен, ее муж, но не знакомый, не близкий, а чужой, ужасный, ничуть не похожий на того, каким она запомнила его в дверях вагона на станции: в пилотке, в новой гимнастерке, с лицом светлым, открытым, смелым.

– Галинка! Ласточка моя! – без голоса, одними губами произнес он, не в силах поверить, что видит ее прекрасное, по-детски заспанное лицо.

Его жалкая поза и эта робость, немыслимая в прежнем Семене, ошеломили Галину больше, чем изможденное, в старчески неопрятной щетине лицо. Слезы брызнули из ее глаз, она поставила свечу и припала к его груди, еще не веря реальности происходящего.

Рука Семена обвила ее, его жесткая ладонь царапала ей шею, гладила волосы, шершавые губы целовали ее щеки, и его щетина больно колола кожу; в ушах, как стон раненого, звенел его шепот: «Я так боялся, что не найду тебя!» Она отстранилась, с какой-то жадной ненасытностью еще и еще всматривалась в пугающий облик мужа, сквозь который все отчетливее проступали дорогие черты; наконец, поверив, она снова прижалась к нему, приняла его сердцем, облегченно и радостно назвала:

– Родной мой!

И опять отстранилась, опять исступленно ласкала взглядом сквозь радугу слез, говорила проникновенно:

– Борода-то какая! Не узнать! Не хотела верить! Откуда ты, Сеня, такой больной?

Измученный, обессиленный усталостью и голодом, Семен еле стоял. От молочной сладости ее кожи, от запаха ее волос кружилась голова. Он сказал:

– Из плена, Галинка…

– Из плена? – растерянно, непонимающе повторила она, и вдруг суровый смысл этих слов дошел до ее сознания, оживил в памяти расправу над пленным узбеком; в глазах ее плеснулся откровенный ужас, она воскликнула: – Ты был в плену?! Боже мой! – и тотчас спохватилась, что Семен шатается от голода: – Ты же есть хочешь! Сейчас я…

Семен удержал ее. Он хотел есть, он готов был грызть любую пищу, лишь бы не выворачивало внутренности тошнотой. Но он боялся отпустить ее, боялся, что она исчезнет, как исчезала во сне от звона колокола в четвертом блоке лагеря. И он обнял ее, поцеловал один глаз, другой.

– Погоди… Дай наглядеться… Счастье мое…

Внезапно бесцеремонный стук в парадную дверь нарушил тишину дома. Семен отскочил и задул свечу.

– Заметили, гады! – шепнул он. – За мной пришли!

Галина сообразила, кто стучит, и поколебалась, пойти или подождать, пока откроет мать.

– У нас немецкий офицер живет, Сеня. Это он. Боже мой! Еще сюда вломится…

– Посмотри в сад, если никого, я выпрыгну!

Галина решительно потянула мужа за руку, поставила в угол, за гардероб, высунулась в окно и охнула: чья-то рука ухватилась за подоконник, прищемив ей палец.

– Пардон, Галочка, тысяча извинений! – пьяным голосом сказал Павлюк. – Не впускает старуха. Я решил к вам постучать, а вы опередили меня. Хороший знак!

– Идите, я отворю, – сдерживая дрожь, сказала Галина.

– Ну, зачем вам утруждать себя, – заворковал Павлюк. – Я не гордый, могу и в окно, – он спрыгнул на пол и упал на колени. – Вот я у ваших ног.

Галина высокомерно отодвинулась, сказала резко:

– Перестаньте паясничать, лейтенант. Идите спать!

Павлюк встал, пошатываясь, поймал ее руку.

– Верно, Галочка, давайте спать…

– Вы с ума сошли! – ударила его по руке Галина. – Оставьте меня в покое! Вы просто пьяны!

– Что, Галочка, после барона вам уже неугоден лейтенант Павлюк?

В голосе Павлюка звучала наглость. Он не забыл предупреждения оберста. Но, черт возьми, любовь не подвластна чинам и родословным. Он тоже мужчина, не хуже барона. Пусть красавица сама выбирает. Галина встала в дверях. Линялым ковриком лег к ее ногам свет ночника из коридора.

– Лейтенант Павлюк, еще минута, и я уйду из дому. А утром вы объясните полковнику фон Крейцу свое поведение.

Павлюк присмирел.

– Ну, зачем же впутывать начальство, Галочка? Я пошутил, мы ведь друзья. Мне обидно – вы опять ужинали с бароном.

– Умейте держать слово!

– Это единственная причина? Правда? – выведывал Павлюк. – О, тогда я все понял.