Холодные чары. Лед в истории человечества - Макс Леонард

играет на альпийском роге» [25]. В швейцарском кантоне Вале Ронский ледник (ледник, из которого берет начало река Рона – ни одного Кот-дю-Рона[149] безо льда) стал одной из первых популярных достопримечательностей благодаря своему расположению рядом с важными горными дорогами. В 1882 году на дороге через перевал Фурка был построен отель «Бельведер» с видом на ледник, а в 1894 году в его противоположной части, в леднике, был устроен ледяной грот, позволяющий туристам пройти более ста метров вглубь, в сверкающую голубую душу этого великана. (Ледяные гроты также были сделаны в Мер-де-Глас, Алече, Боссоне, Мортераче и многих других ледниках для любопытных туристов.) В 1890 году отель «Бельведер» был расширен и перестроен, а затем снова в 1904 году в стиле Belle Époque[150] с элементами армейских казарм, прямо как в фильмах Уэса Андерсона. Здесь проводились многочисленные вечеринки, а в 1964 году здесь побывал Джеймс Бонд в фильме «Голдфингер».

К несчастью владельцев, улучшение дорог и сокращение ледника постепенно сыграли против отеля «Бельведер». Когда перевал Фурка стал доступен для однодневных поездок, а не требовал ночной остановки, число гостей стало снижаться. То, что когда-то останавливало людей, пораженных величием, они теперь проезжали на высокой скорости, с волосами, развевающимися по ветру из окна автобуса. На примере Ронского ледника можно составить представление, как фотографии, произведения искусства и особенно открытки документируют заметное отступление ледника с годами, начало туризма на ледниках и изменяющееся внимание к леднику: сначала гравюры и акварели, полные возвышенной мелодрамы; затем окрашенные фотографии с лошадями и каретами; и, наконец, открытки, наполненные автомобилями, людьми и альпийским китчем шестидесятых. Все меняется и находится в движении. Ирония в том, что увеличение числа автомобилей на дороге перевала Фурка стало причиной ускоренного исчезновения природного явления, ради которого их владельцы съезжались, и это нельзя игнорировать.

В лавке антикварных мелочей в безымянном швейцарском городке я однажды наткнулся на открытку – изящную литографию 1898 года, изображавшую ледник в образе дородного, ворчливого старика, который восседает в долине, простирающейся на сотни метров ниже отеля. Он наблюдает, быть может, с вызовом, а быть может, с тревогой за грядущее, пока ангелоподобная фигура машет ему с первых струй Роны, отправляющейся в путь, чтобы напоить виноградники юга Франции более чем в 600 километрах отсюда. Из всех природных явлений ледник, с его необычайной, почти сверхъестественной тревожностью, пожалуй, наиболее часто наделяют человеческими чертами или одушевляют (как это неоднократно делал я в предыдущих абзацах). Но, возможно, это не так уж странно, ведь, подобно романтикам, мы проецируем свои эмоции на пейзаж, воплощая в нем тайный страх или скрытый стыд.

Теперь ледник увял, стесненный узким скалистым амфитеатром, далеко от прежнего обрыва, уходящего в долину. Его кончик робко погружается в ледниковое озеро, мутное от измельченной породы. Чтобы попасть в ледяной грот, теперь нужно пройти несколько сотен метров от отеля (который окончательно закрыл свои двери в 2015 году) по бетонным дорожкам и раскаленным на солнце деревянным настилам.

* * *

Как мы уже видели, научные исследования пришли на Мер-де-Глас с Пьером Мартелем и утвердились с де Соссюром. После него редкая экспедиция на ледник или выше, на склоны Монблана, обходилась без научных приборов и не сопровождалась хотя бы отчасти научным рвением. Наука стала оправданием для подъемов на большую высоту, и к середине XIX века ледниковый рационализм окончательно изгнал ведьм, духов и демонов из ледяного царства с помощью барометрических, метеорологических и геодезических приборов, оставив ледники на радость туристам, которых на мулах доставляли к отелю «Монтанвер».

Мы вышли на лед. Казалось, что верхний ледяной мир предлагает ученым возможность для экспериментов в месте, где царит чистота, где основные истины природы и космоса могли быть ясно увидены. Луи Пастер посетил Мер-де-Глас в 1859 году, проводя исследования, чтобы опровергнуть теорию самопроизвольного зарождения жизни[151]. А Луи Агассис, о котором мы еще услышим в следующей главе, построил свою карьеру на том, чтобы переносить свои наблюдения с альпийских ледников – главным образом швейцарских – в залы ученых обществ. Но главными научными фигурами, связанными с Мер-де-Глас, остаются Джеймс Дэвид Форбс и Джон Тиндаль.

Форбс, шотландец, родившийся в 1809 году, начал свои исследования ледников вместе с Агассисом. Затем, во время научных экспедиций к Монтанверу в 1840-х годах, измеряя и отслеживая замерзшие волны на Мер-де-Глас, он пришел к убеждению, что ледники движутся в полувязком потоке, подобно лаве или меду: Джон Рёскин, выдающийся сторонник идей Форбса, находясь в долине Шамони, объяснял их в упрощенном виде, пользуясь подручными средствами – материалами со своего завтрака:

«Выливая немного его засахаренного содержимого на свою тарелку и меняя ее наклон, я мог наблюдать любую скорость движения, какую хотел, в этом вязком потоке. Засыпав боковые части и центр упомянутого потока великолепными моренами из крошек тоста, я, попеременно глядя на стол и в окно, сравнивал видимое движение этого сладкого ледника и переносимого им тоста с менее заметным, но столь же постоянным движением ледника Бьоннасе и переносимой им гранитной породы» [26].

Тиндаль, ирландец, который начал изучать ледники немного позже Форбса, возражал против этого, считая (неправильно), что ледники движутся благодаря повторяющемуся процессу расхождения, повторного замерзания и снова расхождения, что он, следуя примеру Майкла Фарадея, назвал «регеляцией» – повторным замораживанием.

Отношения между этими двумя исследователями твердой формы воды иногда были натянутыми. Тем не менее оба соглашались, что альпинизм был необходим для их работы. Возьмем Форбса: «Люди, которые посещают ледник и возвращаются в цивилизованный мир вечером, думают, что они имеют о нем хорошее представление, но только продолжительное пребывание среди Ледяного Одиночества действительно наполняет тебя его духом [и] позволяет уверенно рассуждать о вещах, столь широко обсуждаемых на основе общего опыта» [27]. Или Тиндаля: «Вы не можете установить более тесную связь с пейзажем, чем через одиночный переход через ледник» [28].

Их наука была «мускульной», зависела от физического труда, от того, что наблюдалось напрямую, по чему можно было пройти, что можно было почувствовать всем телом. Оскорбление, которое лед наносил разуму XIX века, было неудержимым, но не менее серьезным было его испытание для плоти. Эти два занятия сочетались и дополняли друг друга: ледник становился полигоном не только для идей, но и для людей.

Особенно «Альпийские ледники» Тиндаля (изданные в 1860 году) читаются как нечто вроде гибрида науки и приключений в духе Индианы Джонса. На первых страницах – его первые шаги на леднике – он становится свидетелем лавины и уворачивается от диких бурь, затем направляется к хижине на леднике