Черная книга - Александр Григорьевич Домовец

— Ну, это уже перебор…

— Разве? Тебе мало Крымской войны? А недавней? Или для тебя секрет, с чьей подачи и с чьей поддержкой японцы с нами кинулись воевать?

Я сорвал с придорожной клумбы хризантему и протянул ему.

— Возьми и успокойся, — сказал иронически. — Убедил. Завтра же уволю Извольского[14] и вместо него назначу тебя. Раз уж ты такой записной политик.

— Уволить — это хорошо, давно пора, — согласился он, принимая цветок. — Большего англомана, чем Извольский, в правительстве нет. Между прочим, с тебя берёт пример.

— В каком смысле?

— В самом что ни на есть прямом. Кто согласился принять звание адмирала королевского флота Великобритании[15]? Не ты ли? Британский король милостиво удостоил российского императора высоким чином. А император и не устоял…

— Да, чёрт бы тебя побрал! Это почётное звание, и не более того! Знак дружбы и союзничества! Принял и принял.

— Это после всех британских подлостей? Хороши друзья…

Вот тут я разозлился всерьёз.

— Заруби себе на носу, что в Российской империи есть лишь одно лицо, которое имеет право определять политику государства, — отчеканил надменно. — Другими словами — я. Если кто про это забыл, могу и напомнить. Но тогда пусть не обижается.

Впервые за десятилетия наших дружеских отношений я дяде угрожал. Косвенно, мягко, но угрожал. Но он этого не понял.

— Ты не видишь… или, скорее, не хочешь видеть… бесспорные факты, — настаивал он.

— Вот как? И чего же я не вижу?

— Англия навязывает нам союз, чтобы столкнуть лбом с Германией. Тесно ей с нами в этом мире, слишком сильные мы — и те, и другие. Пусть русские с немцами убивают друг друга, а британцы отсидятся на своих островах. Разве что пошлют на войну экспедиционный корпус.

— Да что ты?

— Ну, ещё деньжат подкинут: мол, воюйте на весь отпущенный кредит… И будут ждать, пока мы с Германией обескровим друг друга. А потом продиктуют Европе свою волю. Да ещё кредит с процентами взыщут… союзнички.

Достав портсигар, я закурил, чтобы немного успокоиться.

— Да ты у нас прямо кумская сивилла[16], — сказал наконец.

— Сивилла, говоришь? Ну, может, и сивилла… — Судя по раскрасневшемуся лицу Сандро, он тоже завёлся. — Рискну тебе напомнить один эпизод.

— Ну, рискни…

— За девять лет до Русско-японской я подал тебе специальную записку. Припоминаешь? Писал, что война с Японией неизбежна. Что в этой связи необходимо усиливать флот, форсировать строительство морских кораблей. За девять лет до войны писал! Но ты же ко мне не прислушался. А зря. Тогда, глядишь, позору бы не нахлебались по самые мачты…

Вот тут я промолчал — крыть было нечем. Тогда Сандро оказался кругом прав. И война случилась, и слабость флота сказалась на её исходе самым пагубным образом.

— А теперь, когда нас за волосы тянут в европейскую войну, неужели и теперь отмахнёшься? — продолжал дядя. — Сдаётся мне, что отец твой и мой двоюродный брат Александр, царство ему небесное, сейчас в гробу переворачивается. Он-то Англии цену знал и близко не подпускал… в отличие от тебя. А она его, между прочим, боялась.

Это уже было чересчур. Как он посмел так дерзко тыкать мне в нос покойным отцом? Опять отец! Всегда отец… Я еле удержался от грубости.

— Забудем, Сандро, — сказал я, не глядя на него. — Ты счастливый человек. У тебя есть море и небо. Ими и занимайся, а политику оставь мне.

На том разговор и закончился. Однако не забылся.

Ну, что ж… Пусть себе брюзжит. Пока дело ограничивается болтовнёй, я готов смотреть на его фронду сквозь пальцы. Сейчас меня больше беспокоит другое.

В конце своего замечательного письма Джорджи с тревогой пишет, что по его сведениям (а их предоставила английская секретная служба), в России тайно готовится публикация некоего документа, компрометирующего Великобританию в части её отношений с Россией. Якобы общественный резонанс от этой публикации может оказаться настолько сильным, что вобьёт серьёзный клин между нашими империями.

Джорджи назвал этот документ, и я его опасения разделяю. Дело может закончиться огромным скандалом… Успокаивает, однако, что автором будущей публикации в письме назван знаменитый историк профессор Себряков. А он, как известно, совсем недавно умер… Что, впрочем, не исключает попыток продолжить начатое им дело. Мало ли у нас оппозиционеров! Я дал команду Спиридовичу[17] выяснить судьбу документа и, по возможности, добыть его, чтобы исключить возможность публикации.

В общем, с антибританской оппозицией в обществе пора кончать. А начну я с двоюродного дяди. Ох, уж этот дядя… Сандро возомнил себя крупным государственным деятелем (ха-ха) и мутит воду, хотя прекрасно знает моё желание всемерно укреплять связи с братской империей. Вот именно — с братской! Мы с Джорджи покажем пример благотворного сотрудничества, основанного на кровном родстве. Оно выше всех и всяческих недоразумений, имевших место в прошлом между нашими странами…

Встаю и подхожу к зеркалу. Вглядываюсь в отражение. Напротив стоит крепкий, среднего роста человек со взглядом величественным и отчасти надменным. Грудь тёмно-синего мундира пересекает голубая орденская лента, у сердца поблёскивает восьмилучевая звезда Андрея Первозванного.

— Я — император, — говорю своему отражению жёстко. — Всё будет, как решу я.

Вот так. А Сандро и все прочие пусть знают своё место.

Дмитрий Морохин

С Колей Уманским мы жили в одном доме и приятельствовали. Случалось, вместе охотились, рыбачили, по вечерам играли в шахматы. Я с удовольствием возился с его маленькими сыновьями. Коля с женой люди были радушные, и я частенько, поднявшись на этаж выше, вместе с ними обедал или ужинал. При этом Колина супруга Нина Терентьевна подкладывала мне лучшие кусочки и ворчала, что, мол, с холостяцкой жизнью пора кончать, а то кожа да кости…

А ещё она посмеивалась над нашим с Колей внешним сходством. «Двое из ларца одинаковых с лица», — говорила не раз, хихикая. Преувеличение, конечно. Хотя в чём-то мы действительно друг друга напоминали. Примерно одинаковые рост и цвет волос, схожие фигуры, усы с бородкой… В полумраке, пожалуй, и не отличишь. Особенно если отличить пытается человек, нас не знающий.

Врагов у Коли, насколько мне известно, не было. Так что шею ему сломал не его враг, а мой.