Террор. Демоны Французской революции - Мариса Линтон

«Да, они хотят гражданской войны, те люди, кто объявляет правилом убийство сторонников тирании, но в то же время называет сторонниками тирании жертв своей ненависти; они хотят гражданской войны, люди, призывающие поражать кинжалами народных представителей и восставать против законов; они хотят гражданской войны, люди, требующие роспуска правительства, разгрома Конвента»[519].

Со стороны жирондистов звучат политические заявления о дезорганизации и якобы «анархии», охотно приписываемых самым радикальным деятелям среди санкюлотов, будто бы готовым разжигать ненависть к части народных представителей в выборном Собрании; монтаньяры со своей стороны заявляют о попытке жирондистов «воззвать к народу» в связи с приговором на процессе Людовика XVI, объявляемом политическим маневром и дрожжами для раздора среди французов, а также о множестве речей и текстов жирондистов, подбивающих департаменты протестовать против чрезмерной политической роли Парижа. Упоминания гражданской войны в этих дебатах используются единственно для риторического эффекта, достаточно сравнить их с определением, взятым из больших словарей того времени: «Гражданская (или внутренняя) война происходит между подданными одного и того же королевства, между частями одного государства»[520].

На тот момент нет оснований говорить об открытой войне между французскими гражданами, так как никакое местное столкновение не подходит под понятие войны, как не подходит под него, вопреки утверждениям Верньо, убийство народного представителя. Более того, первым депутатом, погибшим от руки убийцы, стал монтаньяр Лепелетье де Сен-Фаржо, павший 20 января 1793 года из-за своего голосования за цареубийство: он умер от нанесенной ему раны в первые часы следующего дня, совсем незадолго до того, как нож гильотины отсек голову Людовику XVI. Случаю было угодно, чтобы тот же самый Верньо председательствовал на заседании Конвента при решении о внесении убитого в Пантеон спустя несколько дней и произнес одну из речей на самой этой церемонии. Вспоминал ли он при этом свои фразы о тех, кто призывает разить кинжалами его политических сторонников? Как бы то ни было, он больше не упоминает угрозу гражданской войны и призывает к единству, как и оба других оратора, Барер и брат Лепелетье: «Есть способ почтить его память, более достойный нас и его, чем все эти болезненные проявления нашей чувствительности. Способ этот – брать пример с его отваги и добродетели, жертвовать ради любви к родине всеми нашими страстями»[521].

Что это, как не показное стремление к примирению, которое продлится недолго, ведь уже в марте начнется восстание, которое получит название Вандейской войны. Оно окажется единственным очагом длительного и жестокого сопротивления Революции, достойного именоваться гражданской войной[522], хотя останется географически ограниченным и не подольет масла в огонь более разрозненных контрреволюционных выступлений, как и не послужит для них поводом объединить усилия[523].

Первый акт восстания разыграется в марте 1793 года, когда во многих коммунах вспыхнут беспорядки из-за набора добровольцев в армию Республики. Дело в том, что призыв 300 000 новых солдат, объявленный в феврале, требует от каждого департамента некоей цифры рекрутов, выведенной на основании численности его населения и количества добровольцев, поставленных им в 1791–1792 годах. Это крайне рискованно, так как чем меньше было это последнее, тем слабее был там энтузиазм и тем больше солдат приходится предоставить на этот раз. Если добровольцев недостаточно, чтобы достигнуть численности по коммунам, указанным властями департаментов, то требуемая цифра все равно должна быть достигнута, даже с нарушением принципа добровольности, усугубляемым возможностью покупки заменяющего рекрута (теми, кто имеет на это средства). Кроме того, декрет оставляет за властями каждой коммуны свободу выбирать способ рекрутирования, если количество добровольцев окажется недостаточным.

Решение о жребии среди холостяков и бездетных вдовцов 18–40 лет или о выборах часто вызывает споры. Так, 10 марта в Сен-Флоран-ле-Вьей (Мен и Луара) беспорядки приводят к аресту нескольких молодых людей, проявляющих враждебность к вербовке; через два дня на улицы высыпает вооруженная толпа, и в этот раз с обеих сторон уже есть погибшие (в том же департаменте Мен и Луара, в Бопрео, спустя неделю противники вербовки гибнут от пуль Национальной гвардии). В одном из соседних департаментов, Нижней Луаре, 1000–1500 вооруженных людей проходят по маленькой коммуне Машкуль, тоже протестуя против вербовки, что приводит к гибели десятков «патриотов»; к апрелю число убитых достигает там 150–200 человек[524]. 14 марта в руки «бунтовщиков» переходит первый крупный город, Шоле (Мен и Луара); 19 марта в департаменте Вандея разъяренные сельские жители обращают в бегство колонну из 3000 солдат.

Так рождается Вандея, «бунтующая» территория, охватывающая четыре соседствующих департамента: одноименный, юг департамента Нижняя Луара, юго-запад департамента Мен и Луара и запад департамента Дё-Севр[525]. Протесты против набора в армию 300 000 мужчин вспыхивают в начале той весны по всей Франции, кое-где мощные, как в Бретани, но нигде они не затягиваются так, как в Вандее. Серьезность происходящего усиливается ввиду того, что страх перед этой «необъяснимой Вандеей», как выразился Барер, накладывается на военные неудачи на северных границах. 18 марта армия Дюмурье терпит поражение у Неервиндена, спустя две недели этот генерал переходит на сторону неприятеля и передает ему военного министра и четырех народных представителей, направленных к нему требовать ответа.

Измена военачальника и поражения на восставшем западе страны представляются республиканцам звеньями одного подстрекаемого из-за границы заговора и возрождают призрак гражданской войны. 16 апреля Барер заявляет в Конвенте без обиняков: «Гражданская война! При этом слове европейские тираны обнадеженно улыбаются; они видят в нем политическую головню, которой они нанесут ужасные удары Республике; на внутренние раздоры опираются все козни наших врагов; больше всего они надеются на выступления в нескольких приморских департаментах. На берегах Луары составляется часть самых отвратительных их заговоров»[526].

Тезис о территории, натравленной аристократами и неприсягнувшими священниками на Республику при поддержке антифранцузской коалиции государств, является политической выдумкой, которая надолго сталкивает друг с другом два историографических течения: одно исходит из реальности стоящего у истоков Вандейской войны контрреволюционного заговора, другое – из фантазии о «вандейцах», стихийно выступивших за Бога и короля (не видя вопиющего противоречия между выступлением в марте и казнью короля в январе)[527]. Оба эти утверждения не имеют серьезной основы, так как большинство предводителей-дворян не раздувало восстание, а было приглашено сельскими жителями на роли командиров, а неприсягнувшие священники, благословляя повстанцев, не стояли у истоков выступления. Что до описания некоего старорежимного мини-рая, нарушенного Революцией, то оно тем более не выдерживает серьезного анализа.

На самом деле войну в Вандее вызвало сочетание факторов, проявлявшихся и в ряде других департаментов, но только здесь разжегших пожар редкой силы и, главное, длительности. Большая роль кюре