Анна среди индейцев - Пегги Херринг

Когда моя одежда становится насколько это возможно чистой, выясняется, что мне не стоило переживать за свою скромность. Настал черед моего тела. Старуха дергает за кедровый халат, потом за сорочку.

— Вик ква вивидачик! Хата дал — хата дисюбик![36] — громко говорит она.

Я неохотно отворачиваюсь и медленно стаскиваю оставшуюся одежду через голову.

Я никогда не бывала полностью обнаженной на улице. Я обхватываю себя руками, но спрятаться негде, сохранить тепло невозможно. Я захожу в воду. Мои стопы погружаются в ил, и по ногам ползут крошечные пузырьки. Холод поднимается до моих женских мест, потом до груди, и наконец только плечи и голова остаются сухими.

Старые крестьяне в России боятся русалок, которые живут в таких же точно прудах и ждут, когда какой-нибудь молодой человек подойдет слишком близко. Русалки знают, кто слаб и легко ведется на хорошенькое личико, — тех парней больше никто никогда не увидит. А вдруг в темной воде мелькнет прядь волос, раздувающийся рукав, кончик пальца? Я не парень, но вдруг они все равно захотят меня, захотят, чтобы я стала одной из них? Знаю, все это глупости, но мутная вода, потревоженная мной, дает пищу воображению.

Я плещу немного на лицо и гадаю, как в такой илистой воде мне достичь того, чего от меня хотят. Я выберусь отсюда еще грязнее, чем была. Понаблюдав какое-то время за моими вялыми потугами, старуха вскрикивает и отшвыривает свой халат. Подбирает тростник, которым я терла платье, и заходит в воду. Ее груди свисают до пояса, как два пустых мешка. Я никогда раньше не видела обнаженную грудь старой женщины.

— Да юква чиксубагак?[37] — спрашивает она, приближаясь. Ее голос звучит так, словно она уговаривает ребенка. — Шуук, тилтийайикди кукс[38].

Взяв меня за руку, она трет ее тростником. Потом поворачивает меня и трет другую руку. Тростник дерет кожу. Я чувствую себя невестой, которую моют перед свадьбой.

Она плещет воду мне на спину, после чего я принимаюсь мыть другие части тела. Под конец она запрокидывает мне голову и моет волосы. Своими яростными пальцами она мнет мне череп, словно тесто месит. Закончив, она выводит меня за руку из пруда.

Мы стоим мокрые перед остальными, она — все еще держа меня за руку. Теперь, когда пот и грязь наконец смыты, мою кожу пощипывает. Самая младшая женщина снова заворачивает меня в халат, и я потихоньку согреваюсь.

Когда мы возвращаемся в дом, мне дают костяную иголку с жесткой нитью. Я смогу зашить рукав, порванный столько недель назад. Он порвался по шву, поэтому его легко починить. Еще я подшиваю подол в тех местах, где он начинает расползаться. На ткани все еще остаются бледные ржавые цветы — пятна крови моего мужа со дня сражения на берегу.

Наконец в ясный послеобеденный час, когда тумана с облаками больше нет и синева лениво тянется от края до края неба, я иду на берег с миской свежей воды. Осталось завершить последнее приготовление к пиру. Я должна что-то сделать со своим потемневшим серебряным крестом.

Я расстегиваю длинную цепочку. Вытягиваю крест перед собой и смотрю, как он крутится на ветру и сверкает на солнце. Даже отчаянно нуждаясь в чистке, он все равно сияет, как звезда. Я думаю о другом кресте в небе — о созвездии Лебедя, которое тянется вдоль всего Млечного Пути, — и о том, как мадемуазель Каролина Гершель со своим братом сосчитала в нем все звезды, нарисовала первую карту нашей Галактики и отметила место, где находится наше крошечное солнце. В отличие от розового турмалина на кресте, мы не в центре. Отец часто напоминал мне об этом и о том, как древние утверждали обратное, пока наука не доказала, что они ошибались.

— Только дурак знает все, — говорил отец.

Я мою крест в миске с водой, потом чищу его теплым мелким песком. Еще раз мою, затем вытягиваю перед собой, давая обсохнуть. Отполированный, он сверкает еще ярче, совсем как в тот день, когда мать дала его мне, и достоин того, чтобы его надели на пир.

Я снова застегиваю цепочку на шее.

Танцор в маске выскакивает из-за деревянной ширмы размером с фасад особняка, с вырезанными на ней и раскрашенными фигурами колюжей. У существа посередине глаза не только на лице, но и на руках, коленях и ступнях. По обеим сторонам от него — еще глаза, уши, рты и вздернутые носы, все заключены в овалы, разлетающиеся во все стороны, как пузыри. Рисунок, похожий на волну или даже на рыбий плавник, повторяется внутри этих существ и вокруг них. Обе половины ширмы зеркально отражают друг друга. Свет от очага отбрасывает колеблющиеся тени, отчего фигуры кажутся живыми.

Танцор, припадая, приближается ко мне и застывает. Его голова поворачивается, нарисованные глаза маски впиваются в меня взглядом. Танцуя, он отдаляется, снова поворачивает голову и опять глаза маски смотрят на меня. Затем он разворачивается в прыжке, и я жду, что теперь-то его взор меня покинет, но нет. На затылке маски тоже есть глаза.

Маки сидит на высоком подобном трону стуле с резной спинкой и подлокотниками. Стул такой высокий, что Маки приходится на него карабкаться. Но сейчас он стоит и дует в смешную маленькую трубку, которая издает писклявый звук, отсчитывающий время для танцора.

Когда мне кажется, что я больше не в силах выносить взгляд маски, танцор перемещается на другую половину дома. Пух, устилающий пол, как первый снег, взлетает и опускается за ним, рисуя белую дорожку из одного конца дома в другой.

Кожа Маки мерцает. Его лицо, руки и ноги раскрашены и покрыты какой-то отражающей свет пудрой. Руки ниже локтя опоясаны браслетами, которые звенят и танцуют, когда он движется. Браслеты сделаны из кожи и блестящего оранжевого металла, похожего на медь. Неужели это и есть медь? Где Маки ее взял?

У всех мужчин раскрашены тела, у некоторых — красными и черными квадратами, отчего они похожи на паяцев и арлекинов, иногда развлекавших нас в Петербурге. Некоторые украсили себе лицо непомерными черными бровями в форме треугольников или полумесяцев, как у раненого бровастого. Волосы, намасленные и уложенные на голове, украшены кедровыми ветвями и белым пухом. Плечи самых представительных мужчин покрыты плащами из меха калана, черного, как смоль.

Тела женщин и их одежда тоже покрыты украшениями, каждое из которых затмевает мой серебряный крест с его единственным драгоценным камнем. Юбки расшиты корольками, с которыми часто