Черные ножи 4 - Игорь Александрович Шенгальц

Я не сообщил никакого секрета, лишь дал надежду, но Марла посмотрела на меня сверкающими глазами, потом кивнула и молча вышла. Я не боялся, что она побежит с докладом, хотя был уверен, что она слишком уж доверяет своим «девочкам», половина которых явно работают на эсэсовцев.

Еще с полчаса я провел в ожидании, а потом за мной пришли. В этот раз это был не доктор и не рапортфюрер, а целых три эсэсовца, причем, все с автоматами MP 40 в руках. Безо всяких церемоний они отвязали ремни и подняли меня на ноги.

Повезло, что я все же оказался одет в нательное белье, а не был голым, но, к сожалению, пролежав столько времени и не имея возможности даже перевернуться на бок, все мое тело затекло до такой степени, что ноги попросту подкосились, и я рухнул бы на пол, если бы меня не удержали под локти на весу.

— Эй, ты, свинья! — рыкнул мне в лицо один из эсэсовцев с нашивками обера, обдав меня запахом кислой капусты. — Иди своими ногами или мы их тебе сейчас переломаем!

В довершение своих слов он ткнул стволом автомата прямо мне в бок. Больно, сволочь!

— На ногах — браслеты, — пояснил я, стиснув зубы, — с ними я далеко не уйду.

Эсэсовец выматерился, но браслеты все же снял, оставив только наручники на моих запястьях. К этому времени я уже слегка обрел чувствительность конечностей и смог передвигаться самостоятельно.

К моему удивлению, на аппельплаце до сих пор, несмотря на давно наступившее рабочее время, молчаливыми рядами стояли заключенные. Все бараки, каждый на четко отведенном ему месте. По какой-то причине людей сегодня не отправили на работы, и они так стояли, боясь пошевелиться, несмотря на холод, с самого утреннего построения.

Вокруг лениво прохаживались охранники, которым очень хотелось вернуться в тепло, но приказ есть приказ. Приходилось ждать, пока не скажут, что делать дальше.

Мне кажется, я догадался о причинах этого построения. В лагерь прибыло давно ожидаемое высокое начальство, и комендант хотел показать «товар лицом».

На меня бросали взгляды, но без удивления. Зрелище было привычным — эсэсовцы куда-то тащат одного из заключенных, и угадать, что будет с ним дальше, было легко.

Обуви мне не дали, верхней одежды тоже, так я и шел босиком по снегу, зябко ежась от резких порывов северного ветра.

Я увидел Зотова в одном из квадратов. Он неотрывно смотрел на меня, и я быстро ему кивнул. Сегодня! Надеюсь, он понял.

Несмотря на ясное небо, было морозно, и далеко бы в таком виде я не ушел. Но далеко идти и не пришлось — лишь от лазарета до главных ворот, потом направо до корпуса комендатуры. К единственному входу в одноэтажное строение вели несколько каменных ступеней, а сверху над дверью нависала крупная металлическая свастика.

Слева от крыльца переминались с ноги на ногу с десяток эсэсовцев в форме службы безопасности рейхсфюрера СС. Все, как я и думал.

— Пришли! — сообщил солдат. — Внутри вести себя смирно, глаз не поднимать, отвечать громко и четко, и только когда спросят. Все понял, свинья?

Что они так зациклены на свиньях? Это животное, конечно, любит грязь, но некоторые люди любят ее не меньше.

И все же я ответил по форме:

— Так точно! Все понял, господин обер-солдат!

Тычок в спину я все же получил и почти влетел в приоткрывшуюся дверь. В просторном помещении, в котором помимо стеллажей и пары столов не имелось другой мебели, оказалось многолюдно: доктор Риммель стоял в сторонке и нетерпеливо теребил свой галстук, тут же неподалеку я заметил рапортфюреров Зорге и фон Рейсса, еще несколько важных чинов не ниже оберштурмбаннфюрера и штандартерфюрера, а сам лагерфюрер Антон Кайндль что-то объяснял мужчине среднего роста с аккуратными усиками, столь же аккуратной стрижкой, с выбритыми по бокам и на затылке волосами и круглыми очками на переносице.

Последнего я узнал бы и без генеральской униформы, много раз видел его лицо на фотографиях, — это был не кто иной, как Генрих Луитпольд Гиммлер, рейхсфюрер СС, рейхсляйтер, рейхсминистр внутренних дел Германии и так далее, и тому подобное… должностей у него было не счесть.

Гиммлер, до этого момента внимательно слушавший Кайндля, резко обернулся и с изумлением уставился на меня.

Выглядел я, признаюсь, не очень. Черные круги под глазами, синюшнего цвета кожа, следы побоев на лице и теле. Я был тут явно не к месту, среди лощеных господ-офицеров. Словно простого работягу после смены на заводе привели в «Оперный театр» прямо в пропахшей потом, промаслянной спецодежде.

— Что здесь происходит? — негромко спросил Гиммлер в наступившей тишине. Глаза его гневно сверкнули под очками. — Кто этот человек?

Кайндль не смог ответить на вопрос, его взгляд испуганно забегал по сторонам, но тут вперед выступил доктор Риммель и торжественно заявил:

— Это тот самый русский танкист, о котором я вам докладывал! Вы пожелали взглянуть на него лично, господин рейхсфюрер!

— И вы додумались притащить его прямо в комендатуру? Вот в таком виде?

— Но… я думал… — доктор явно растерялся. Он явно надеялся, что его сведения окажутся настолько важными и своевременными, что за этим последует поощрение и повышение, но Гиммлер уже отвернулся от меня, нисколько не заинтересовавшись.

— Доктор, вы неисправимы! Разумеется, я имел в виду, что мы посмотрим на него в ходе проверки лагеря в вашем лазарете, но не здесь же!

— Прошу простить… — сбившись, забормотал Риммель, который не привык быть в роли провинившегося школьника, а Алекс фон Рейсс злорадно усмехнулся, когда думал, что этого никто не видит.

— Ладно, — махнул рукой рейхсфюрер СС, — если уж так случилось, то проведем осмотр вашего пациента немедленно. Чем он так важен, рассказывайте! — и он уставился на меня, как посетитель музея смотрит на экспонат, ценность которого для него весьма сомнительна.

Доктор занял лекторскую позу и начал:

— Этот человек, назовем его пациент Икс…

— Почему Икс? — удивился рейхсфюрер. — Вы что, не знаете его настоящее имя?

— Я знаю только то имя, которое сообщил мне господин рапортфюрер фон Рейсс, — мстительно ответил доктор, — но есть подозрение, что это имя фальшивое.

— То есть перед нами красный шпион? — Гиммлер потер руки в тонких кожаных перчатках друг о друга. Кажется, эта история