Царь и Бог. Петр Великий и его утопия - Яков Аркадьевич Гордин

С Тихоном Никитичем Стрешневым мы уже встречались. Фактически военный министр, он пользовался полным доверием царя. Первые лица государства и другие министры, как утверждает Нарышкин, были сотрапезниками и собеседниками Алексея.

Присутствие высокопоставленных церковных иерархов совершенно естественно.

В 1718 году, на следствии, Алексей будет говорить о своей дружбе со Стрешневым и надеждах, которые он возлагал на его поддержку.

Единственным значительным лицом в узком дружеском кругу Алексея был его духовник Яков Игнатьевич, протопоп придворного Верхоспасского собора в Кремлевском дворце, – выходец из духовной среды, друг с детства и побратим ростовского епископа Досифея, духовника царицы Евдокии во времена ее заключения, пытанного и казненного в 1718 году.

На основании сохранившихся в материалах следствия писем Якова Игнатьевича к Алексею, весьма многочисленных, Погодин дал ему убедительную характеристику: «…не слышится ли в словах старого нашего Протопопа Якова Игнатьевича сам Григорий VII, основатель папской власти? Не чувствуется ли сродства этой речи с притязаниями Патриарха Никона? Не объясняется ли ею характер первых наших раскольников?

Прибавим, что Яков Игнатьевич во время жесточайших пыточных истязаний, повторявшихся много раз в продолжение года, битый и жженый, не показал ни на кого, между тем как из писем Царевича, открытых случайно после его казни, уже в 1720 году, видно, у него были многие друзья, посвященные в его тайны с Царевичем».

Яков Игнатьевич пользовался уважением в правительственных верхах. Сохранились письма к нему Гаврилы Ивановича Головкина, руководителя внешней политики России, тон которых свидетельствует о значительности этой фигуры, а возможно, и влиятельности.

«Честнейший Господине и Отче, Яков Игнатьевич, – писал Головкин, – душевного спасения и телесного здравия желаю вам. Письмо ваше, 20 июня посланное, мне здесь отдано: пожалуй, мой Государь, на меня не прогневайся, что не часто к вам пишу…»

«Почтеннейший Господин, мой особливый благодетель и Отец Иаков Игнатьевич. 〈…〉 Честное ваше мне писание здесь отдано, за которое Милости вашей премного благодарствую и впредь оного видеть желаю…»

Когда царевич был за границей, то через Головкина шли к нему письма протопопа и ответные письма Алексея.

Головкин выполнял какие-то деловые просьбы Якова Игнатьевича.

До поры духовник обладал несомненной властью над своим духовным сыном. Их обширная переписка – история отношений двух незаурядных личностей. Это психологическая драма подчинения и освобождения. Беспрекословное преклонение царевича перед протопопом взрывалось отчаянным бунтом, когда дело со стороны Алексея доходило до рукоприкладства.

Яков Игнатьевич, конечно же, был сторонником сильной церкви перед лицом светской власти, и его влияние играло не последнюю роль в мировосприятии Алексея. И однако же, в годы перед гибелью, когда окончательно сформировалась позиция Алексея как наследника российского престола, не Яков Игнатьевич был его главным конфидентом и советчиком.

Существенно было и то, что Яков Игнатьевич был близок к епископу Досифею и, соответственно, к царице-узнице Евдокии, и для Алексея это была связь с любимой матерью. И тут сугубо личные мотивации пересекались с политическими. Но и это не имело решающего значения для окончательного выбора.

Более того, Алексей старался не втягивать людей своего кружка, которых искренне любил, в свое латентное противостояние с отцом.

Он всячески предостерегает их от опрометчивых поступков.

В ноябре 1709 года во время одной из поездок он писал духовнику из Ярославля: «Во Володимир, мне мнится, не надлежит вам ехать, понеже смотрельщиков за вами много, чтобы из сей твоей поездки и мне не случилося какое зло, понеже ныне многие ведают, в каком ты у меня состоянии, и что все мое тебе вверено…»

Речь, понятно, идет о свидании с Досифеем и, возможно, с Евдокией, жившей в монастыре в Суздале.

Помним, что писал Вильчек о постоянно тревожном состоянии царевича. Именно ощущение опасности, уверенность в пристальной слежке за ним заставляет Алексея держать своих личных друзей как можно дальше от себя.

Приблизительно в это время (письмо без года) он пишет духовнику: «Батюшка, изволь сказать всем тем, к которым мои грамотки есть в пакете на твое имя 〈…〉 чтоб ко мне больше не писали и сам не изволь писать ко мне».

28 января 1710 года он посылает Якову Игнатьевичу из Кракова письмо, в котором обращается к тому с многозначительной просьбой не выполнять некие его поручения, пока «будут на Москве высшие особы наши», то есть Петр с близким окружением: «…а во время бытия их только смотри, как возможно, чтоб не пропало что из Преображенского, а паче книги, которые хотя по малу для подозрения изволь к себе перевезть…»

Он не хочет, чтобы его книги попадались на глаза отцу. Этот мотив – оберечь любимых домашних друзей – в этой переписке постоянен.

Для рискованных разговоров и планов у него будут другие собеседники.

Глава 3

Царь. Бог. Феофан

…Самодержавный Государь человеческого закона хранить не должен, кольми же паче за преступление закона человеческого не судим есть: заповеди же Божии хранить должен, но за преступление их самому токмо Богу ответ даст, и от человека судим быть не может.

Феофан Прокопович. Правда воли монаршей. 1722

1

Мы далеко не всегда сознаем, что в центре процессов окончательного формирования государственной идеологии и, соответственно, государственного строительства – процесса, определившего судьбу России на столетия, – оказались личность и судьба царевича Алексея Петровича.

Трагедия 1718 года стала некой точкой невозврата, после которой и начал бесповоротно реализовываться утопический вариант того, что принято именовать Петровской реформой и что Пушкин называл «революцией Петра».

«Дело» Алексея Петровича оказалось в центре мощной работы по созданию стройной и непреложной идеологической доктрины, которая в разных вариантах, но без потери глубинного смысла стала путеводной идеей русских самодержиц и самодержцев вплоть до Николая II, который в 1897 году определил свой статус: «Хозяин земли Русской».

Причем идеология эта рождалась в процессе подготовки общественного мнения к лишению права на престол законного наследника, а затем к созданию доктрины, оправдывающей его убийство.

Мы уже говорили о той популярности, которой пользовался Алексей в разных слоях русского общества.

Очень рано формировавшийся миф о «царевиче-спасителе», слухи о преданности царевичу казачества, о том, что царевич скрывается в народе от преследований отца, – все это, конечно же, было известно Преображенскому приказу и его главе Ромодановскому, а соответственно, и царю.

В материалах следствия сохранились ходившие в народе листки с молитвами за Алексея.

Настоящий нынешний день Преподобного Алексея человека Божия, благочестивому Государю нашему Царевичу и Великому Князю Алексею Петровичу Божиим промыслом на соблюдения жития его приданного,