Царь и Бог. Петр Великий и его утопия - Яков Аркадьевич Гордин

представить себе, как это происходило, можно привести один из многочисленных эпизодов, в данном случае описанный камер-юнкером голштинского герцога Берхгольцем, несколько лет жившим в России и оставившим подробнейший дневник своего пребывания при русском дворе.

1 ноября 1721 года:

Замечательное было сегодня еще вот что. Император приказал собраться в здании Сената всем маскам, которые почему-либо не явились туда в прошлое воскресенье, чтобы исполнить не исполненное ими, т. е. выпить столько же, сколько выпили другие. Для этого были назначены два особых маршала, обер-полициймейстер и денщик Татищев, которым было поручено смотреть, чтобы ни один из гостей, кто бы он ни был, не возвратился домой трезвым, о чем эти господа, говорят, и позаботились как нельзя лучше. Рассказывают, что там было до тридцати дам, которые потом не могли стоять более на ногах и в этом виде отосланы были домой. 〈…〉 Приказание императора было так строго, что ни одна дама не осмелилась остаться дома. Некоторые хотели отговориться болезнью, и в самом деле были больны как сегодня, так и в прошедшее воскресенье; но это ничего не помогло: они должны были явиться. Хуже всего притом было то, что им наперед объявили, что их собирают единственно только для того, чтоб напоить за неявку в прошедшее воскресенье. Они очень хорошо знали, что вина будут дурные и еще, пожалуй, по здешнему обыкновению, с примесью водки, не говоря уже о больших порциях чистой простой водки, которые им непременно предстояло выпить.

Подобные развлечения иногда кончались трагически. В этот раз одна из дам, которая была на последних днях беременности – что не было принято во внимание, – родила мертвого ребенка.

Как говорили, заспиртованный младенец украсил Кунсткамеру. Неудивительно, что во время пребывания в Петербурге Алексей, по показаниям на следствии близких к нему людей, иногда напивался до того, что терял чувство самосохранения и говорил вещи, о которых потом горько жалел.

Но при всем при том никак нельзя утверждать, что пьянство было его главным пороком. Или одним из главных.

По свидетельству Вильчека, во время продолжительных трапез в Кракове царевич пил мало.

Возможно, он унаследовал от отца склонность к вспышкам гнева. Но при всем изобилии мемуарного и иного материала мы располагаем всего двумя-тремя свидетельствами о подобных эпизодах.

В нем не было и в самом деле вулканической энергии Петра, его почти патологической жажды движения.

В нем не было гигантского масштаба замыслов Петра. По сравнению с отцом он был зауряден.

Но – что важно для возможного государя – не было в нем и безжалостной утопичности миропредставления, когда цена реализации замысла не имеет значения.

9

Одним из существеннейших аспектов негативного мифа, созданного вокруг личности Алексея, было представление о характере его окружения, о его единомышленниках.

Уже цитированный нами В. В. Мавродин, признанный специалист по эпохе Петра, писал: «Враги петровских преобразований объединились вокруг царевича. Реакционные бояре и священники, сплотившиеся вокруг Алексея, составили настоящий кружок заговорщиков с „циферной азбукой“ (шифром), прозвищами и т. д. 〈…〉 Среди духовенства и боярства, окружавшего Алексея, открыто говорили, что смерть Петра явилась бы сущим благодеянием. Алексей вслух мечтал, как, став царем, он разрушит Петербург, отдаст море шведам, распустит армию, уничтожит флот, вернется к порядкам, заведенным дедом, зимой будет жить в Москве, а летом – в Ярославле»[99].

О «геростратовых планах» Алексея, не имеющих ничего общего с реальностью, мы поговорим в другом месте. А сейчас нужно понять, кто же на самом деле входил в дружеский домашний круг царевича до 1714 года, когда он поселился в Петербурге в своем скромном дворце.

В предисловии к публикации Есипова, к которой мы уже обращались и еще будем обращаться, Погодин на основании анализа переписки царевича определил этот ближний круг, условно говоря, «малый двор» наследника.

Василий Григорьевич, Андрей Федорович, Алексей Иванович, Иван, Нарышкины. 〈…〉 Вероятно, все они поступили к Царевичу по родству их с матерью Петровой, Наталией Кирилловной Нарышкиной.

Никифор Кондратьевич Вяземской, учитель и надзиратель Царевича с детства.

Василий Иванович Колычев, муж кормилицы Царевича.

Федор Борисович Еварлаков, принадлежавший к домовому управлению Царевича.

Из духовных лиц: Духовник Царевича Яков Игнатьевич.

Благовещенский ключарь Иван Афанасьевич.

Протопоп Алексей Васильев.

Священник Леонтий Григорьев из Грязной слободы в Москве.

И еще несколько лиц, более далеких.

Некоторые из них действительно пользовались цифровым шифром, но очень редко.

Как выяснилось на следствии, цифровым шифром для переписки с Алексеем и друг с другом пользовались совершенно иные и куда более значительные лица – из ближайшего окружения самого царя.

Никаких «сплотившихся вокруг Алексея» реакционных бояр не было в природе. Как мы увидим в свое время, на Алексея были ориентированы многие первостепенные сподвижники Петра.

Этот домашний круг отнюдь не был политической группировкой. Родственники Петра и Алексея – молодые Нарышкины ни в каких оппозиционных настроениях замечены не были. Равно как и Василий Иванович Колычев, немолодой человек из хорошего боярского рода, совершенно неподходящий на роль заговорщика.

Управляющий хозяйством Алексея Еварлаков никак не был фигурой политической.

Это было некое уютное бытие Алексея, параллельное его общению с Гюйссеном в 1703–1705 годах, выполнению государевых поручений и вообще официальной жизни наследника престола.

Правда, сам Алексей на следствии, после пыток, утверждал: «А когда уже было мне приказано в Москве государственное правление в отсутствие отца моего, тогда я, получа свою волю (хотя я и знал, что мне отец мой то правление вручил, приводя меня по себе к наследству), а я в большие забавы с попами и чернецами и другими людьми впал».

Но, как уже говорилось, это очень похоже на самооговор, для того чтобы избежать дальнейших мучений.

Если бы это было правдой, то нашлось бы достаточно доброхотов, которые немедленно поставили бы Петра в известность об этих «забавах» его сына. Мы же знаем один только случай неудовольствия Петра в этот период – по совершенно конкретному поводу.

Позже, уже в 1720 году, когда «по вновь открывшимся обстоятельствам» начато было следствие над Алексеем Нарышкиным, то он, в частности, показал на одном из допросов: «…в бытность его, Царевичеву, в Москве, в тот день обедовали служащие, Архирей, как был жив Ростовский, Дмитрий, Чудовский Архимандрит Феодосии, что был в Крутицах Архиреем, Князь Федор Юрьевич Ромодановский, Боярин Тихон Никитич Стрешнев, и другие Министры».

Компания Алексея во время его главенства в Москве состояла из весьма высокопоставленных людей.

Федор Юрьевич Ромодановский, свирепый до садизма глава Преображенского приказа розыскных дел – политического сыска, который был поручен ему еще при Софье, в 1686 году, стал одним из самых доверенных сотрудников Петра