Вскрытые вены Латинской Америки. Пять веков разграбления - Эдуардо Галеано

указа 1778 года, который разрешил свободную торговлю между портами Испании и Америки. Поток импортных товаров уничтожил текстильное производство, керамическое и металлическое ремесло в колониях, и мастера не успели оправиться от удара: независимость окончательно открыла двери для свободной конкуренции с уже развитой промышленностью Европы. Последующие колебания в таможенной политике независимых правительств приводили попеременно то к гибели, то к возрождению местных мануфактур, но так и не дали возможности для их устойчивого развития.

Размеры промышленного детоубийства

В начале XIX века Александр фон Гумбольдт оценил стоимость промышленного производства Мексики в семь-восемь миллионов песо, большая часть из которых приходилась на текстильные мануфактуры. Специализированные мастерские производили шерстяные ткани, хлопчатобумажные материи и полотна; в Керетаро более 200 ткацких станков обеспечивали занятость 1500 рабочих, а в Пуэбле трудились около 1200 ткачей хлопка [5]. В Перу примитивные изделия колониального периода так и не достигли того совершенства, которое было присуще местным ткачам до прихода Писарро, «но, с другой стороны, их экономическое значение было очень велико» [6]. Промышленность опиралась на принудительный труд индейцев, заключенных в мастерских с рассвета до поздней ночи. Независимость уничтожила достигнутое, хотя и хрупкое развитие. В Аякучо, Какаморсе и Тарме мануфактуры имели значительные размеры. Целый город Пакаикаса, ныне заброшенный, «представлял собой единое огромное ткацкое производство с более тысячей рабочих», пишет Ромеро. Паукарколья, снабжавшая шерстяными одеялами обширные территории, исчезает, и «в настоящее время там не осталось ни одной фабрики» [7]. В Чили, одной из самых удаленных испанских колоний, изоляция способствовала развитию зарождающейся промышленности с первых лет колониального периода. Там были прядильные и ткацкие фабрики, кожевенные заводы; чилийскими канатами оснащались все корабли Южного моря; там производились металлические изделия – от перегонных кубов и пушек до украшений, столового серебра и часов; строились суда и повозки [8]. В Бразилии текстильные и металлургические мастерские, делавшие свои первые шаги с XVIII века, были уничтожены иностранным импортом. Оба производства сумели достичь значительных успехов, несмотря на препятствия, созданные колониальным соглашением с Лиссабоном, но после 1807 года португальская монархия, обосновавшаяся в Рио-де-Жанейро, стала игрушкой в руках британцев, и власть Лондона показала свою силу. «До открытия портов недостатки португальской торговли служили защитным барьером для небольшой местной промышленности, – пишет бразильский историк Каю Праду Жуниор, – ремесленной и совсем небольшой, это верно, но все же достаточной для удовлетворения части внутреннего спроса. Эта зачаточная промышленность не могла выжить в условиях свободной конкуренции с иностранными производителями, даже в самых незначительных отраслях» [9].

Боливия была самым значительным текстильным центром вице-королевства Рио-де-ла-Плата. По свидетельству интенданта[105] Франсиско де Вьедмы, в Кочабамбе на рубеже века около 80 000 человек занимались производством хлопковых тканей, сукна и скатертей. В Оруро и Ла-Пасе также существовали мануфактуры, которые вместе с производствами Кочабамбы снабжали население, армейские части и пограничные гарнизоны шерстяными одеялами, пончо и байетой. Из районов Мохос, Чикитос и Гуарейос поступали тончайшие льняные и хлопковые ткани, шляпы из соломы, шерсти викуньи или баранины и сигары из листового табака. «Все эти производства исчезли под натиском иностранной конкуренции» – с печалью констатировалось в книге о Боливии, выпущенной к столетию ее независимости [10].

До обретения независимости Аргентинское побережье было наименее развитым и малонаселенным регионом страны. Однако позднее центр экономической и политической жизни сместился в Буэнос-Айрес, что отрицательно сказалось на внутренних провинциях. В начале XIX века лишь одна десятая часть населения Аргентины проживала в Буэнос-Айресе, Санта-Фе и Энтре-Риосе [11]. В центральных и северных регионах Аргентины промышленность развивалась медленно и примитивно, в то время как на прибрежных территориях, по словам прокурора Ларраменди, записанным в 1795 году, «не существовало ни одного ремесла или производства». В Тукумане и Сантьяго-дель-Эстеро, ныне страдающих от бедности, процветали текстильные мастерские, производившие пончо трех разных видов, а в других мастерских изготавливали отличные повозки, сигары и сигареты, а также изделия из кожи и подошвы для обуви. В Катамарке производились ткани всех видов, тонкие шерстяные материалы и черные хлопчатобумажные полотна, из которых кроили рясы для священников. Кордова ежегодно производила более 70 000 пончо, 20 000 одеял и 40 000 байковых одеял, а также обувь, изделия из кожи, ремни, покрывала и кожаную обивку. В Корриентесе располагались крупнейшие кожевенные мастерские, а в Сальте изготавливались известные изящные стулья. Мендоса производила от двух миллионов до трех миллионов литров вина ежегодно, не уступая по качеству андалузским винам, а в Сан-Хуане перегоняли 350 000 литров крепкого алкоголя в год. Мендоса и Сан-Хуан стали «торговым перешейком» между Атлантикой и Тихим океаном в Южной Америке [12].

Торговые агенты из Манчестера, Глазго и Ливерпуля посетили Аргентину, скопировали модели пончо из Сантьяго и Кордовы, изделия из кожи из Корриентеса и местные деревянные стремена. Аргентинские пончо стоили семь песо, а йоркширские – три. Высокоразвитая текстильная промышленность Англии быстро вытеснила местных производителей. Подобная судьба постигла и производство сапог, шпор, гвоздей и других изделий. Внутренние провинции Аргентины погрузились в нищету, что привело к восстаниям против диктатуры Буэнос-Айреса [13]. Крупные торговцы, такие как Эскалада, Бельграно, Пуэйрредон, Вьетес, Лас Эрас и Сервиньо, захватили власть, отняв ее у Испании, и активно торговали предметами роскоши: английскими шелками и ножами, тонкими тканями из Лувьера, фламандскими кружевами, швейцарскими саблями, голландским джином, вестфальскими окороками и гамбургскими сигарами. Взамен Аргентина экспортировала кожу, сало, кости и солонину. Скотоводы из провинции Буэнос-Айрес расширяли свои рынки благодаря свободной торговле. В 1837 году английский консул в Ла-Плате Вудбайн Пэриш описал крепкого гаучо из пампасов: «Осмотрите его одежду, все вокруг него, и что же будет у него не английского, за исключением изделий из кожи? Если у его жены есть платье, вероятность десять к одному, что оно сшито в Манчестере. Чайник, из которого они пьют, нож, пончо – все это привезено из Англии» [14]. Аргентина получала из Англии даже брусчатку для мостовых.

В это же время посол США в Рио-де-Жанейро Джеймс Уотсон Уэбб отмечал: «На всех плантациях Бразилии хозяева и рабы одеваются в изделия свободного труда, девять десятых из которых – английские. Англия обеспечивает Бразилию капиталом, необходимым для ее внутреннего развития, и производит почти все используемые инструменты – от мотыги до дорогих платьев. Англия поставляет корабли, мостит улицы, освещает города газом, строит железные дороги, эксплуатирует шахты, управляет банками и возводит телеграфные линии» [15]. Эйфория свободного импорта приводила портовых торговцев в неистовство; в те годы Бразилия получала среди прочего гробы, уже обшитые и готовые для размещения покойников, седла, хрустальные канделябры, кастрюли и коньки для катания по льду, вряд ли пригодные для жаркого тропического побережья. Также