Командиры кораблей - Сергей Адамович Колбасьев

что на «Минере» смыло за борт парусиновую шлюпку, на «Гражданине» лопнул штаг[73] и упавшей мачтой переломило руку командиру, а на «Орлике» волной сорвало крышку носового люка, отчего он едва не затонул.

Все это, однако, Бахметьев был склонен считать неизбежными в море случайностями. Самым важным ему казалось то, что он на двадцать минут раньше срока вышел к поворотному бую и еще засветло ошвартовал свои катера у базы тральщиков в губе.

Он был чрезвычайно доволен собой и, отдавая распоряжения по дивизиону, приказал Лешу пройти на катер «Гражданин» наложить лубки на сломанную руку командира.

— Кажется, это по вашей специальности, — все с той же усмешкой закончил он.

— Да, — спокойно ответил Леш. — Это по моей специальности. 

2

Во-первых, осень, о которой идет речь, была осенью тысяча девятьсот двадцать первого года, а в те времена на кораблях творилось много такого, чему сейчас просто трудно поверить. Во-вторых, пятый дивизион тральщиков даже по тогдашним понятиям был единственным в своем роде и носил вполне заслуженное прозвище «Дикая дивизия».

Состоял этот дивизион из семнадцати мелкосидящих катеров и предназначен был для траления самых опасных участков минных заграждений — тех, где встречались мины , поставленные чуть ли не у самой поверхности.

За полтора месяца работы он потерял два катера. Один из них подорвался сравнительно легко: половину людей спасти удалось. Второй — менее удачно: вдребезги разлетелся со всей своей командой. Остальных это, однако, не испугало, и на заграждениях «Дикая дивизия» продолжала действовать с прежней дерзостью.

Все же прозвище свое она заработала подвигами иного характера, совершенными на чистой воде и в особенности на берегу. Не слишком хорошими подвигами, которые свидетельствовали о полном развале дисциплины, а также о желании иных моряков жить в свое удовольствие.

Сразу же по приходе на Отдаленный рейд выяснилось, что на «Орлике» нет минера.

— То есть как так нет? — удивился Бахметьев. Он всего лишь несколько дней командовал дивизионом и многого еще не знал.

— Так и нет, — равнодушно ответил огромный командир «Орлика» Дубов. — Гуляет.

— Кто его уволил?

Увольнять минера перед выходом на траление было по меньшей мере легкомысленно, и потому Бахметьев невольно повысил голос.

— Шуметь ни к чему, — успокоил его Дубов. — Шуметь у нас не полагается. — Но, подумав, все же снизошел до объяснения: — Никто его не увольнял. Сам смылся и гитару с собой забрал.

— Есть, — ответил совершенно бледный Бахметьев. — Об этом мы с вами потом поговорим. — Круто повернулся на каблуках и ушел, стараясь идти как можно медленнее, что было очень нелегко.

Теперь нам жить просто и хорошо, теперь мы все понимаем.

Мы знаем, что к двадцать первому году большая часть командного состава из бывших офицеров окончательно растеряла свои прежние убеждения, а новых приобрести еще не успела и, естественно, не пользовалась никаким авторитетом у команды.

Мы помним, что с командами в том году дело также обстояло далеко не благополучно. За победу революции флот заплатил тысячами жизней, конечно, лучших своих бойцов, а на смену им принял немалое количество так называемых «жоржиков» и «иванморов», героев совсем еще недавних черных дней Кронштадта.[74] 

Мы отлично отдаем себе отчет в том, что все это неблагополучие было только лишь явлением временного характера, и, наконец, нам совсем не трудно догадаться, почему именно командир тральщика «Орлик» военный моряк Дубов столь своеобразным тоном разговаривал со своим начальником.

В прошлом боцман царского флота, ненавистная матросской массе сверхсрочная шкура, он в настоящем изо всех сил старался выглядеть форменным революционным орлом. Другими словами, как умел, подлаживался под стиль окружавшей его среды и из дипломатических соображений хамил по адресу бывших офицеров.

Все это, однако, Бахметьеву было не известно, и чувствовал он себя совсем плохо. Он лежал на койке в своей крохотной каюте и никак не мог уснуть. Не мог уснуть, потому что на катере отопления не существовало и было смертельно холодно, — поверх одеяла пришлось накрыться шинелью и бушлатом, и все-таки от холода ломило все его кости.

Не мог уснуть, потому что за тонкой деревянной переборкой, отделявшей его каюту от командного кубрика, лязгал медный чайник, шлепали по столу костяшки излюбленной военно-морской игры — «козла»[75] и время от времени грохотал чей-то хриплый, казалось, совершенно беспричинный хохот.

Не мог уснуть от неладных, неотвязных, непереносимых мыслей, от которых дико болела голова и становилось еще холоднее.

— Плешь! — громко сказал кто-то за переборкой, и шлепнула очередная кость.[76] 

— А этого не хочешь? — с нескрываемым злорадством пробормотал кто-то другой, и снова раздался шлепок по столу.

— Ах ты яблочко, — неожиданно запел чей-то высокий надтреснутый голос, — куды ты котишься?

— Ах, маменька, — поддержал глухой бас, — да замуж хочется.

Бахметьев стиснул зубы. Девушка, которой хотелось замуж, пела басом, Но это было в порядке вещей. У Стивенсона пираты распевали другую, тоже совершенно бессмысленную песню:

Четырнадцать человек на ящике мертвеца,

Ио-хо-хо, и бутылка рому.

Сразу же за переборкой, точно в той стивенсоновской песне, звякнула о чайник кружка и кто-то скороговоркой произнес:

— Лей, лей, не жалей!

И от этого Бахметьеву стало еще хуже. Теперь он знал наверное: в чайнике был не чай, а другой, значительно более крепкий напиток. И так же наверное знал, что у него не хватит храбрости пойти в этом убедиться и в случае чего принять необходимые меры.

Впрочем, какие это меры он мог предпринять? Что он мог бы сделать с пьяной командой, если у него над трезвой не было власти? И вообще, кому он здесь нужен, на этом чертовом дивизионе?

Все было абсолютно бесцельным, и он неизвестно зачем с резкой головной болью замерзал на своей койке. И не существовало никакого выхода.

Разумеется, он ошибался. Прежде всего, в чайнике был самый обыкновенный чай и все пиратские ассоциации не имели решительно никакого основания. Конечно, «козел», затянувшийся далеко за полночь, представлял из себя нарушение правил судового распорядка, но не больше. И затянулся он только потому, что команде «Сторожевого» перед сном хотелось как следует согреться.

Что же касается выхода, то