За линией Габерландта - Вячеслав Иванович Пальман

И тут же потащил к столу, на котором находилось как раз все, отчего растет «это дело». Мы сели за прощальный обед, поговорили о том о сем, воздали должное закускам.

- Найди, парень, Зотова, - сказал вдруг Шустов очень решительно. - Ему теперь сколько? Двадцать два, так? Самостоятельный человек. Если в отца пошел… Хорошо бы сюда его затащить, на север.

- Постараюсь разыскать, - ответил я и, выслушав еще ряд наставлений, без которых не обходится ни один добрый человек или родственник, встал из-за стола.

Мы обнялись, поцеловались.

- Ни пуха тебе, ни пера. Будь на высоте, - сказал Шустов растроганно. - Как ни крути, туда и обратно двадцать тысяч километров, половина шарика по экватору. Ну, давай.

Он проводил меня до пристани.

Моторка совхоза быстро понеслась по спокойному морю, не уходя далеко от берега. Вот и затуманились в холодном воздухе осени строения поселка. Слева по борту прошла блестевшая, как полоска полированного металла, река - та самая речка, где высаживались купцы и стояла фактория; потом пошел ровный берег с четкими контурами одного поселка, другого, как раз на месте когда-то сгоревшего…

Через полчаса моторист лихо развернул свою лодчонку напротив большого рыбачьего поселка и, осторожно маневрируя, подвел носом к самому берегу. Моторист дал газ, мотор взревел, зашуршала под железным днищем галька, я схватил свои чемоданы и спрыгнул на берег. Отсюда мне предстояло ехать в Нагаево уже катером.

Катер стоял на рейде метрах в двухстах от берега. Он прибыл сюда, разумеется, не за моей персоной. Он прибыл с целью более серьезной. На катере приехал капитан Омаров, лицо в «Севстрое» довольно влиятельное, совершающее инспекционную поездку по рыбным промыслам.

Когда Шустов по телефону попросил Омарова захватить с собой в город агронома, капитан что-то долго и неразборчиво мычал в трубку, потом спросил:

- Кто этот агроном? Договорник или как?

- Член партии, - сказал Шустов не без заднего умысла. Он знал слабость этого человека.

- Ладно, пусть приезжает, подброшу.

Шустов вел этот разговор при мне. Когда положил трубку, то беззлобно выругался и сказал:

- Ты с ним повежливее. Такой, знаешь ли, характерец… До смерти обидчивый, пререканий не любит. И пуще всего бережет свою непогрешимость. Прежде чем пожать руку, обязательно узнает твою родословную до деда и бабки включительно. - Хмыкнув, добавил: - Это не мешает ему быть в то же время падким на лесть. Медом не корми, только похвали.

Я увидел капитана Омарова в самом выгодном для него свете - в работе.

Небольшого роста, широкий в плечах и полный лицом, начальник Управления по снабжению «Севстроя» вышагивал вдоль здания конторы промысла - десять шагов туда, десять обратно - и молчал, значительно заложив руки за спину. На нем были резиновые сапоги, завернутые на коленях, блестящий черный плащ и военная фуражка с малиновым околышем. У крыльца, возле которого он ходил, стояли человек десять служащих и рыбаков. Они тоже молчали, почтительно слушая, как скрипит галька под сапогами капитана.

Омаров вдруг остановился перед крыльцом и спросил:

- Как же с планом, бригадир?

Рыбак из орочей, к которому обратился капитан, вздохнул:

- Плоха, начальник…

- Твоя фамилия? - Он ткнул пальцем в рыбака.

- Шахурдин.

- А твоя? - Он ткнул в грудь другому.

- Шахурдин.

Омаров обидчиво блеснул темными глазами.

- Вы что, смеетесь надо мной?..

- Никак нет, товарищ капитан, - вмешался кто-то из служащих. - У нас половина рабочих Шахурдины.

- Я не о том. Я о рыбе. Будет план или нет? - рявкнул он.

- Рыба нет, - вежливо сказал первый из Шахурдиных.

В это время, запыхавшись, прибежал с рыбозавода начальник промысла. Он был тоже в огромных, но только запачканных сапожищах, в грязноватой брезентовой робе, небритый, с тревожным блеском в глазах. Уж лучше бы не появляться ему в эту минуту! Атмосфера и так накалилась.

Рассерженный тем, что ему пришлось ждать, тем, что план не выполнен, и тем, что скоро ночь, а дело еще не сделано, Омаров едва удостоил начальника промысла кивком и сразу набросился на него с самыми обидными и резкими словами. Боже мой, что он только не говорил ему! Вы и такой, вы и сякой, и не мазаный… Устав от гневной филиппики, Омаров заявил уже тише, но с внятной угрозой:

- Чего от вас ждать, Павлов? Смотрите, на кого вы похожи. Небритый, грязный, как будто три дня не спали. Какой пример вы показываете простым рыбакам? Они же вас и за начальника не признают!

- Я был на лове… - несмело вставил Павлов.

- Еще не хватало! Ру-ко-во-дить надо, Павлов, а не самому сети таскать. Пример во всем подавать, в томчисле и внешним видом своим. Понятно вам?

- Так точно, товарищ капитан! - И Павлов даже щелкнул каблуками.

Они вошли в контору. Через десять минут Павлов выскочил, на ходу кивнул мне и побежал домой. Я пошел за ним.

Когда я открыл дверь в его квартиру, Павлов уже говорил по телефону:

- Слушай, еще такое дело… Дал мне жизни за то, что небрит и плохо одет. Учти. Так навалился, что не знал, куда деваться… Ну, бегу. Жди начальство. Вероятно, переночует у меня, а утром нагрянет. - Положив трубку, он сказал: - Соседа предупредил на втором промысле, - там кореш мой, Грубель. Ты его знаешь. С планом у него тоже не ахти, пусть хоть умоется для такого случая, чтобы не раздражать…

Утром мы выехали в сторону Магадана. Омаров был неразговорчив, угрюм. Все избегали его. Он стоял на носу катера со своим плановиком. Они тихо разговаривали. Плановик был чем-то похож на своего шефа: низенький, круглолицый, с неуловимо тонкими монгольскими чертами на чистом, улыбчивом лице. Он, видно, хорошо знал своего начальника и умел найти подход к нему даже в минуты раздражения. Слушая его, Омаров снисходительно кивал головой.

Через два часа катер пристал к берегу у второго промысла.

Омаров сказал в мою сторону:

- Последняя остановка, молодой человек. Вечером будете на месте, в порту.

Капитан сошел на берег, и тут же к нему с рапортом подскочил Грубель. Хитро сощурившись, начальник промысла дернул длинным носом, поправил галстук и стал говорить о ходе выполнения плана.

- Сколько? - насторожился Омаров, выхватив из потока складной речи какую-то цифру.

- Пятьдесят шесть процентов, - упавшим голосом повторил Грубель.

Капитан так и впился в него острыми глазами Он изучал его долго, гневно и, видно, взвинчивал себя. Дойдя до точки кипения, рявкнул