Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях - Иван Егорович Забелин

– поздно ли, не тот – так другой, но один кто-нибудь неизменно явился бы именно таким плодом княжеских смут, котор и крамол, терзавших Землю целые века. Напрасно думают, что в Москве не продолжалась та же самая история, которая в X, в XI, в XII вв. крутилась по временам около Киева. Московская история относится к той киевской истории, как плод к корню. Историю киевскую, как и московскую, вырабатывало одно и то же славное и бесславное древо княжеского рода. В Москву стянулись только все соки этого древа. Какие они были, такими, и еще в большей силе, они явились и в своем плоде.

Московское собирание земли, выразившее в себе задачу всей прошлой истории, основную ее идею, было проведено соответственно характеру времени путем захвата, насилия, коварства, предательства, путем всех пороков, какие обыкновенно порождает борьба необузданного своеволия и самовластия. Борьба эта, как мы заметили, началась очень давно, гораздо раньше московского господарства. В эту эпоху, когда зачиналась каменная Москва, зачинался в ней Грозный Царь, она подвигалась к последним дням и потому велась с большим ожесточением. Она воспитала в особой нравственной сфере не одно поколение. Очень естественно, что с собранием земли она собрала в Москве вместе с людьми и все те нравственные стихии, которыми жили эти люди. А эти люди искони жили крамолою ради окаянных вотчин: се мое, а то мое же; искони ковали крамолу, были хотя и мелкими, но такими же необузданными самовластцами, наиполнейшим типом которых явился московский собиратель земли. В московском дворце, таким образом, собралось столько элементов нравственного растления, что этот дворец надолго сделался поприщем для самых темных и нередко бесчеловечных дел и событий. То, что ходило прежде по всей земле, собралось теперь в одно место. Мелкие и крупные самовластцы земли собрались в один двор московского господаря. Междоусобие, ходившее по всей земле, сосредоточилось теперь в одном городе и по необходимости приняло другой вид, взялось за другое оружие.

Собирание земли к концу XVв. привлекло в Москву много князей и княжеских бояр – дружинников, которые из независимых, самовластных вотчинников сделались волею или неволею слугами московского вотчинника, его холопами. Все они, однако ж, понимали московского князя как насильника, как одного из таких же вотчинников, который как сильнейший ради своего несытства угнетением и притеснением отнимал и вотчины, а с ними и свободу у других, слабейших, в том только и виновных, что не в силах они были с ним бороться и некуда им было уйти от его могущественной и жестокой руки. Все они московское государственное дело понимали личным делом московского князя и почитали этого князя личным себе врагом, простым грабителем. Не мог, конечно, и московский князь, особенно вначале, сознавать в полной мере и во всей чистоте государственную, общеземскую высоту своего призвания; и он точно так же понимал свою задачу не столько государственным смыслом, сколько смыслом вотчинника, смыслом личного владенья землею. Но по ходу истории в его вотчинническом деле воплощалось дело всей земли. Это самое, даже против его сознания, увлекало всю его деятельность на свой путь, на котором смысл вотчинника с жизненною постепенностью должен был претвориться в смысл государя – уже не вотчинника, а главного и первого слуги для всей земли. Но пока совершился такой выход истории, княжеская старина должна была по праву самой жизни прожить и отжить свой век, так сказать, в своем собственном теле. Как известно, в этом теле все члены были равны своею круговою связностью. По крайней мере, в нем была еще жива крепкая память о таком равенстве. Московский князь стал проводить новину, начал всеми силами выбиваться из этого равенства, а потому его борьба со своими сверстниками по происхождению и по старому дружинному праву по необходимости являлась только личною, в полном смысле такою же междоусобною борьбою, какая прежде терзала всю землю, а теперь должна была терзать государев двор. Московский князь выбивался из равенства отношений, а остальные князья и дружинники, собранные в его дворе, добивались этого равенства, т.е. добивались сохранить уже одряхлевшую старину в полной силе. Само собою разумеется, что борцы не разбирали средств, не останавливались ни пред какими средствами, чтобы сломить противника. Они жили в такой век, когда об этом много и не думали. Все они воспитаны были в тех понятиях, а главное, в самых тех делах, которые свидетельствовали, что существует одно право для людских отношений – это самовластное право сильного и что это право принадлежит всякому, кто сумеет им воспользоваться. И они употребляли всяческие средства, чтобы действительно им пользоваться. В Москве, таким образом, вгнездилось столько олигархических начал, столько олигархических стремлений, что борьба с ними должна была продолжиться на целое столетие. Она же должна была вырастить свой страшный плод, этого неслыханного по кроворазлитию бойца в лице Ивана Грозного, который сам же в немногих словах, но вполне верно и точно определил истинный смысл своей личности и своей истории. Он писал Курбскому: «Похищеньем, или ратью, или кровью сел я на государство? Я народился на царстве Божьим изволеньем; я взрос на государстве… за себя я стал! Вы почали против меня больше стояти, да изменяти; и я потому жесточайше почал против вас стояти; я хотел вас покорить в свою волю…»[99] Курбские и братия, конечно, не могли понять этих речей. Они готовили для русской жизни польскую форму государственной власти[100]. А русский земский смысл никак не мог понять польской формы, т. е. боярского владычества над землею и, стало быть, владычества боярской челяди (шляхты). «Здесь не Польша, есть и больше», – говаривал русский земский смысл, давая тем знать, что у него есть точка опоры, есть третье лицо, способное рано ли – поздно ли защитить его, стать на его сторону, т. е., в сущности, стать на сторону законного суда и справедливости. Вот из-за чего и шла долгая, большею частью подземная борьба в московском дворце, которая была московским только продолжением старой истории киевской, суздальской, рязанской, тверской и т. д.

Бой на открытом поле был проигран. Бороться силою сильного, равною силою было уже невозможно, немыслимо. В Москве по необходимости представилось другое поле, на котором возможно было искать победы силою слабого. На этом поле нередко совершались удивительные дела. Сила слабого нередко становилась не в пример страшнее открытой силы. Какая ж была эта сила? Это была сила вообще угнетенных, порабощенных людей, потерявших возможность вести открытую борьбу; сила тайных заговоров и козней, сила предательства, доноса, клеветы, сила всякого коварства, всякого потаенного лиха, и особенно сила лихого