Нефритовая лиса - Крис Велрайт

тусклым светом фонаря у повозки. Он сидел прямо, но плечи его казались опущенными. Лицо — напряжённым. Он избегал смотреть в её сторону, как будто то, что он везёт рядом, уже не дочь, а бремя.

Она пыталась заговорить. Открывала рот — и снова закрывала. Что ей было сказать?

«Прости»?

«Не оставляй меня»?

«Я не хотела всего этого»?

Она могла бы броситься ему в ноги, умолять не отдавать её в храм. Пообещать, что выйдет за того торговца. Что будет хорошей, тихой, покорной. Что станет такой, какой они хотели её видеть. Но даже если она скажет это — будет ли прощение? Или уже поздно?

Она подумала о храме, о его мрачных коридорах, о странных ритуалах, что ждут её. О том, как она станет одной из тех забытых женщин, которых никто не навещает. Которые исчезают, как тени. И всё, что осталось от них — имена в списках и молитвы, произносимые вполголоса.

Когда лошади остановились, отец вдруг странно посмотрел на Ицин, словно хотел что-то сказать, даже потянулся к ней… но потом замер, опустил руку и дождался, когда слуга откроет дверь.

Ицин покорно вышла. Она была всё ещё в черте города, хотя почему-то представляла, что храм должен находиться на окраине, спрятанный в лесах или за холмами. Это место, как ей казалось, должно быть мрачным, пугающим, наполненным тенями.

Но перед ней оказалось большое здание, украшенное фонарями, от которых лился мягкий свет. Вокруг улицы были полны голосов, музыки, запахов еды. Это не походило на место, где заточают проклятых.

Отец подвёл её к деревянной двери и трижды постучал.

Ицин слышала звуки смеха, доносившегося изнутри, ощущала пряные запахи. Всё это казалось странным, чуждым.

Дверь распахнулась. На пороге стоял лысый человек в пёстром халате. Он широко улыбнулся, глядя на отца заискивающе. Но, взглянув на Ицин, его лицо изменилось. Улыбка исчезла. Он вздохнул, развернулся и крикнул:

— Он пришёл! Немедленно проводите его и… — он бросил взгляд на Ицин, — и новенькую.

Из дверей моментально появились служанки. Не говоря ни слова, они схватили Ицин под руки и потащили прочь от отца. Она обернулась, но видела только его удаляющуюся спину. Он не повернулся, не сказал ни слова.

— Давай, поторапливайся, — ворчали служанки. — Нам ещё твоё барахло тащить.

Они вели её по полутёмным коридорам. Свет фонарей отбрасывал странные тени на стены. Всё вокруг казалось новым и пугающим. Ицин успела заметить сад за узким проходом — тёмный, с чёрными деревьями и нависающими ветвями. А затем служанки снова остановились, упёрлись в дверь, и когда та распахнулась — её ослепил резкий свет.

Часть третья

Глава первая

Она оказалась в узком помещении, больше похожем на комнату для прислуги. Узкий проход, низкий потолок, неровные стены, пахнущие известью и копотью. Окно — если это вообще можно было назвать окном — было крохотным, чуть шире её ладони. Оно едва пропускало свет, и за ним виднелась только стена соседнего здания. Отсыревшие деревянные стены скрипели, словно жалуясь на усталость.

Никто и никогда не смел бы провести её через такие пристройки, и тем более — оставить здесь. Это было бы унизительно. Для девушки её статуса, дочери наместника, такой проход и такой приём были бы немыслимы в прежней жизни. Но теперь… прежняя жизнь осталась за дверью этого дома.

Она стояла в проходе, не зная — то ли войти, то ли отступить.

Лишь в детстве, ведомая своим неукротимым любопытством, Ицин тайком заглядывала в домики слуг. Её поражало тогда, как крошечны были эти комнаты. Как в них умудрялись помещаться и мебель, и одежда, и сами люди. Неужели они действительно могут жить в таком углу, почти без воздуха, без простора, без уюта?

Тогда она смотрела на это с жалостью и снисходительностью. Маленькая госпожа, спустившаяся в чужой мир на несколько мгновений.

Мебель в комнате была убогой: узкая кровать без полога, шаткий столик с облупленным лаком, у стены стоял сколоченный из разных досок ящик. В углу — медный таз для умывания, и кувшин с водой.

Ицин шагнула внутрь, осторожно, будто боялась разбудить что-то спящее в этих стенах. Пол заскрипел, предательски громко. Она поставила ногу мягче, но пол всё равно вздохнул под её шагом.

Одна из девушек бесцеремонно задела её плечо, проходя внутрь комнаты. Ицин, пошатнувшись от неожиданности, уставилась ей в спину, всё ещё надеясь, что сейчас к ней повернутся, поклонятся, скажут: «Прошу простить меня, госпожа». Но этого не произошло.

— Вы служанки при этом доме? — осторожно спросила она, пытаясь установить хоть какую-то связь.

Девушки не ответили. Та, что стояла у двери, бросала на неё взгляды исподлобья, будто следила, не бросится ли она вдруг наутёк. Другая же — с более уверенной осанкой и тонким лицом — наклонилась, отодвинула половицу и достала оттуда ключ.

— Я дочь семьи Дзяо. Меня зовут Ицин… — начала Ицин, стараясь говорить с достоинством. Пусть они ведут себя грубо — это от невежества, убеждала себя она. Надо напомнить им, с кем они имеют дело.

Но не успела она закончить фразу, как девушка, открывшая дверь, резко дернулась вперёд и схватила её за руку.

— Мы знаем, кто ты, — произнесла она, не глядя в глаза. Слова её были словно нож по воздуху.

Затем с неожиданной силой толкнула Ицин в узкий тёмный проход, заставив ту шагнуть за спину второй служанки, что уже шла впереди быстрым, выверенным шагом.

— А твоё имя тут ничего не значит, — бросила она через плечо. — Скоро его все забудут.

Шаги впереди заглушались тяжёлым эхом, а где-то сзади захлопнулась дверь. С каждым шагом она чувствовала, как с неё будто стирают остатки прежнего — звание, род, уважение. Всё исчезало во мраке этого коридора, вытесняемое страхом.

«Скоро его все забудут…»

От этих слов стало зябко, как будто имя — это не просто звук, а последняя ниточка, соединяющая её с миром, где она ещё была кем-то.

Они шли по узкому коридору, и каждый шаг отдавался в затылке глухим гулом. Стены были грубо сбиты из досок, и сквозь щели в одной из них просачивался тусклый свет, тонкие струи аромата и музыка.

Ицин замерла на мгновение. Там, за этой деревянной преградой, явно не произносили молитв и слов покаяние. Оттуда доносился весёлый говор, шелест тканей, звон бубенцов, плеск жидкости, льющейся в чаши, смех — женский, звонкий, и мужской, тяжёлый и