Гвианские робинзоны - Луи Анри Буссенар

Но поток его речей вдруг прервался глухим рычанием. Индеец машинально потянулся за оружием, которого у него не было, и, задрожав, вскрикнул:

— Тигр!

Молодой человек ничего не ответил, лишь улыбнулся, свистнул и шагнул вперед.

Огромный ягуар в ослепительно-яркой шкуре, с горящими глазами и пастью, усаженной клыками, как палисад штакетником, выпрыгнул из зарослей. При виде человека он заурчал, как довольный кот, подставив голову для ласки, и незамедлительно получил ее.

Потрясенный Жак, с пересохшим ртом, отнявшимся языком и вытаращенными от ужаса глазами, не смел шелохнуться. Страшная кошка время от времени бросала на индейца недобрый взгляд, от которого у бедняги стучали зубы. Он был уверен, что пришел его последний час, несмотря на ободряющую улыбку таинственного благодетеля.

— Спокойно, Кэт, — сказал последний на совершенно неизвестном индейцу языке. — Спокойно. Этот индеец — друг, его надо полюбить, слышишь. Кстати, — продолжил он по-креольски, — как твоя звать?

— Жак, — с трудом ответил индеец.

— Вот и хорошо. Жак, друг мой, не бойся Кэта. Он смирный, как овечка. Его смирный, как кариаку. Подойди, приласкай его, чтобы познакомиться.

Жак машинально протянул мокрую от пота руку с судорожно скрюченными пальцами. Ягуар, как благовоспитанное домашнее животное, послушно подставил ему голову, а затем вытянулся на спине и принялся кататься по траве.

— Ну вот, видишь, он не желает тебе ничего плохого. Кэт становится злым только с дурными людьми.

Несколько веселых негромких голосов послышались из-за переплетения лиан, ягуар сразу же устремился в их направлении, а за ним и молодой человек с индейцем, который несколько успокоился, но все еще был поражен странной близостью своего нового друга с опасным четвероногим.

Посреди невероятного нагромождения сломанных ветвей, поваленных стволов, срубленных лиан неподвижно стояли шестеро мужчин. Пятеро белых и один черный. Белые, одетые примерно так же, как тот, кто спас индейца, были вооружены луками со стрелами и грубо сделанными мачете. Тому, кто казался главным, на вид было около сорока пяти лет.

Юный спутник Жака был удивительно похож на него. Те же черты лица, те же глаза, та же добрая и мягкая улыбка, то же атлетическое сложение. Но лицо старшего уже покрыли морщины, виски были совсем белы, бороду тронуло сединой.

Подле него держались трое красивых молодых людей, один из которых, в сущности еще ребенок лет тринадцати-четырнадцати, уже не уступал в росте и силе взрослому. Двум другим было примерно шестнадцать и восемнадцать лет.

По их сходству сразу же становилось ясно, что это четверо братьев, и тот, кто в этот момент смотрел на них с нежной гордостью, мог поздравить себя с таким потомством.

Пятый белый выглядел года на тридцать два — тридцать четыре, со светло-рыжей спутанной бородой, кирпично-красными скулами, голубыми глазами и хитроватым, но открытым и симпатичным лицом. И наконец, шестым был старый негр, с совершенно белыми кудрявыми и взъерошенными волосами, производивший странное впечатление своим добрым, старым, сморщенным, но сияющим лицом. Он, казалось, достиг самых крайних пределов старости, но при этом сохранил способность двигаться довольно быстро, несмотря даже на правую ногу, пораженную слоновой болезнью.

Индеец никак не мог опомниться от удивления. Его товарищ быстро подошел к старшему, приложив палец к губам. Со стороны реки доносился шум, это каторжники в каких-то ста метрах от них прорубали канал через баррикаду из поваленных деревьев.

— Отец, — сказал молодой человек по-английски, — это тот самый индеец. Он кажется мне добрым и честным, только он не простой краснокожий. Как бы нам потом не пришлось раскаиваться в том, что мы оказали ему услугу!

— Мой милый Анри, — мягко ответил ему старший мужчина, — никогда не сожалей о том, что сделал доброе дело. Я знаю, что благодарность — не самая сильная черта индейцев, но этот еще совсем молод.

— Конечно, но он сообщил мне, что воспитывался у белых в Мане и что он близко знаком с чиновниками из исправительной колонии… Ты слышишь, отец, из колонии, из этого проклятого места, которое заставило нас пролить столько слез, чье название до сих пор разрывает мне сердце и где ты так страдал! Он уже поведал мне о радости оттого, что он сможет снова увидеть свою жену и своего белого благодетеля. Мы не сможем вечно держать его при себе, он вернется к белым и, кто знает, возможно, раскроет наш секрет! Нашей безопасности придет конец, тайна нашего убежища может стать известной кому угодно. Поэтому я оставил его в неведении насчет нашего французского происхождения и ничего не рассказал о нашем прошлом. Я говорил с ним только по-креольски, на привычном для местных наречии, чтобы у него не возникло никаких подозрений, даже малейших, по поводу нашей связи с Францией.

— С учетом обстоятельств, ты действовал очень осмотрительно, мой дорогой сын, не устану хвалить тебя за осторожность. А дальше — посмотрим. Этот молодой человек, несомненно, сможет сообщить нам немало важного. Пусть даже это будет рассказ об обстоятельствах, при которых он попал в плен, или о причине, по которой эти люди оказались в этих никому доселе не известных землях. Пока что продолжим разговаривать между собой по-английски, когда нам понадобится сохранить наши слова в тайне. Сейчас главное сделано. Дорога перегорожена, пленник свободен. Поскольку эти пришельцы имеют явно недобрые намерения, отправим к ним навстречу наш особый резерв. Думаю, этого урока будет достаточно, чтобы мы больше никогда их не увидели. Казимир, друг мой, — сказал он, обращаясь к негру, — время пришло, сделай то, о чем мы договаривались.

Лучезарный старик встрепенулся, переминаясь на своей ноге-пьедестале, и ответил:

— Ладно, компе. Моя рад отправляй все звери на плохой люди. Моя пойти с малый муше Сарль.

Самый юный из четверых сыновей подошел к отцу:

— Ты же не против, папа, чтобы я пошел с Казимиром?

— Конечно, мой дорогой Шарль. Казимир сделал из тебя неплохого заклинателя, не стану тебе мешать проявить твой талант.

Старик и подросток схватили по длинной индейской бамбуковой флейте и вскоре исчезли из виду в северо-западном направлении.

Тем временем мужчина со светлой бородой, прежде не сказавший ни слова, но внимательно слушавший разговор Анри с отцом, решил вмешаться:

— Как вы знаете, месье Робен, я человек жестокий и кровожадный.

— Я знаю, мой дорогой Николя, что ты лучший человек в мире и что твоя совесть ни за что на свете не позволила бы тебе мучить кого бы то ни было. К чему ты клонишь?

— А вот к чему. Эти четверо типов —