Город пробужденный - Богуслав Суйковский

спокойной яростью и все более метко обстреливали их. Расчет был не на то, чтобы разрушить стены, а на то, чтобы перебить, напугать, смешать защитников. Они метали не камни и не фаларики, а лишь обычные, тяжелые, величиной с копье, стрелы для катапульт. Те дождем сыпались на гребень стен, все точнее и точнее.

Раненых становилось все больше, все чаще защитники сбрасывали со стен тела павших, все нетерпеливее поглядывали все на главный бастион, где по-прежнему неподвижно стоял Мафо, ожидая знака Эоноса.

Тот владел собой, хотя и дрожал всем телом. На докучливые римские галеры он не обращал внимания, занятый наблюдением за главной колонной. Он кричал Кадмосу:

— По крайней мере половина их должна оказаться в пределах досягаемости наших снарядов! По крайней мере половина! Смотри, ветер меняется! О, Самура, бог милостивый, благодарю тебя! Видишь, как их несет, как подгоняет? Ха, они скучатся!

— Но они могут с ходу прорвать нашу цепь!

— Не прорвут! В конце концов, на что там твой отряд! Видишь, видишь? Ветер уже начал смешивать их колонны! Теперь по ним!

Он резко обернулся в ту сторону, где стоял Мафо, но уже не успел отдать приказ. Он лишь увидел, как рослый сигнальщик падает, сраженный снарядом римской катапульты, и, судорожно сжимая сигнальное полотнище, валѝтся с невысоких в этом месте зубцов куда-то к основанию стены.

— Знак! Как теперь дать знак? — в отчаянии крикнул Эонос. — Наши ждут знака! О, злокозненный Зебуб! Как теперь дать знак?

— Снаряды! Метать снаряды! — крикнул Кадмос ближайшим расчетам, но никто его не послушал. А римляне, пользуясь ветром, быстро приближались.

Эонос подскочил к зубцам и, высунувшись насколько мог, наблюдал за неприятелем. Да, сейчас самый лучший момент! О, сейчас, сейчас! Но как дать знак? Он отдал четкий приказ: только по сигналу! А Мафо погиб.

Он вскрикнул и в первый миг даже отпрянул, ибо что-то загудело в воздухе, и почти в самой середине сгрудившейся римской колонны вверх брызнула вода, разодранной надвое волной. Лишь очень тяжелый, мощно брошенный камень мог произвести такой эффект. Серые струи дыма, дугами чертившие воздух и быстро таявшие, — след от пущенных роем фаларик. Бесчисленные мелкие всплески воды, словно тяжелый град заколотил по морю вокруг флота, — доказательство того, как густо секут их более легкие снаряды.

Эонос изумленно оглянулся. Знак, должно быть, был дан, и в самый подходящий момент. Неужели Мафо каким-то чудом? Нет. На выступе стены стояла Кериза, обнаженная, выпрямившаяся среди густо падавших снарядов, и сорванной наспех столой подавала сигналы. Истинное изваяние отваги и победы!

— Ника! — с восхищением воскликнул Эонос, полукровный критянин, знавший Грецию, но тут же обратился к битве. Сейчас это было важнее, единственно важно.

Он начал громко указывать направления, цели, перебегал от машины к машине. А те работали слаженно, словно расчеты были обучены годами и закалены в боях. Мальк, главный строитель машин, сам обслуживал огромный онагр, прозванный «Милькатом». При виде Эоноса он весело крикнул:

— Отличные канаты! Это наши женщины защищают город!

Новый снаряд был уже заложен — круглый, тщательно обтесанный камень. Канаты натянулись, перекладина из пальмового ствола изогнулась. Мальк дернул за стопор — камень с громким гулом рассек воздух.

Ответом ему был далекий крик с моря, треск ломающихся бортов.

— Третий раз попадаю! — смеялся плотник. — Одна трирема тонет, одна уже отступила!

— Еще несколько горят! О, опять! Смотри, смотри, что за суматоха! Та, горящая, столкнулась с другой! Ха, уже обе пылают! Сухо было, высохли, как верблюжий помет в пустыне! Еще, еще по ним!

Подгонять было не нужно. Все карфагенские машины работали так спешно, как только было возможно, пыл людей нарастал почти до потери рассудка. Били онагры, катапульты, метали камни поменьше баллисты и карробаллисты, со скрипом трудились самые тяжелые гелеполи. Снаряды метали даже в отступающие или тонущие корабли, даже по слишком далеким целям.

Римский флот оказался под градом ударов, строй рассыпался. Некоторые галеры перли к порту, ударялись о натянутую у самого входа над водой толстую цепь и, обездвиженные, тут же попадали под град тяжелых снарядов и ожидавших здесь катапульт, под стрелы и копья расставленных воинов Кадмоса. Другие пытались повернуть, отходили от горящих, устремлялись то к пылающему морю, то вдоль берега, к Утике, но большинство, особенно поврежденные, направились в Тунесский залив, к Тунесу. Не успело солнце пройти и половины своего пути, как римский флот, как боеспособная сила, перестал существовать. Еще догорало несколько галер, которые ветер снес на мели, еще там, у берега, шли мелкие стычки, погони, вылавливали уцелевших. Но Кадмос уже мог смело спешить к Гасдрубалу с вестью о полной победе. Шел он, однако, хмурый и понурый и старался не смотреть на Керизу. Та тоже шла рядом с ним молча, все еще смущенная тем, что совершила в порыве страсти. Смущения не умалили и похвалы Эоноса, который прямо-таки приказывал Кадмосу не преминуть сказать вождю, что именно Кериза в основном и способствовала победе! Ника Карт Хадашта!

36

Гость приближался к заведению Атии со стороны порта — медленно, тяжелой походкой бесцельно бредущего, а может, и подвыпившего моряка. Уже спустилась глубокая ночь, во всех домах вокруг погасли огни, и лишь красный фонарь над дверью лупанария освещал дорогу.

Чужак, однако, бывал здесь и раньше, потому что шел уверенно, хоть и не спеша. Он равнодушно миновал вход, на мгновение скрылся во тьме за пределами красного круга света, но вскоре вернулся, все так же неторопливо.

Высокие табуреты по обе стороны от входа уже пустовали, лишь на одном из них еще сидела девушка-негритянка, с безразличным, скучающим видом глядя на прохожего. Она прислонилась головой к стене и ни позой, ни улыбкой, ни словом не пыталась привлечь или ободрить мужчину.

Моряк остановился, бросил беглый и довольно равнодушный взгляд на нагое тело и вдруг тихо проговорил по-латыни:

— Как тебя зовут?

Негритянка удивленно выпрямилась. Она ответила по-пунийски:

— Не понимаю. — Она зевнула и, вспомнив о своих обязанностях, а может, осознав, что за отсутствие рвения ее ждет суровая кара, добавила с вымученной, печальной в своей искусственности улыбкой: — Но это неважно! Хочешь пойти со мной? Не пожалеешь!

Поскольку незнакомец все так же стоял без движения, женщина повторила свое приглашение на ломаном языке, которым часто пользовались в порту, — смеси нумидийского, греческого и египетского.

— Ты не говоришь по-латыни? — спросил мужчина через мгновение, оглядываясь.

Со стороны