Югославия в огне - Ольга Ивановна Обухова

овец среди зарослей черного тмина и тамарисков, – такого не было больше нигде в Европе. Не зря австрийцы в свое время так вцепились в эту землю – а сербы так же неистово пытались у них ее отобрать. Но в социалистической Югославии эта земля будет принадлежать прежде всего тем, кто живет на ней – боснякам, а заодно и другим братским народам страны.

– Как учил меня в Москве на военно-политических курсах Коминтерна товарищ Павел, «утро вечера мудренее». Он сказал мне это после того, как я вылез из проруби, где мне пришлось стоять по шею в воде, температура которой была едва ли выше нуля градусов. Это было воспитание на выносливость для командиров будущих пролетарских революций. – Иосип Броз Тито глядел на Краячича с едва заметной загадочной улыбкой, в которой таилось обещание. – Я помню строки из «Правды», которую мне доставили еще летом, – и знаю, «что ныне лежит на весах и что совершается ныне». Мы что-нибудь обязательно придумаем!

Он повернулся и пошел туда, где его уже ждали партизаны, готовые пробиваться дальше на север Боснии.

Петр Ковалев вспомнил блестящие умные глаза Павла Судоплатова, его высокий лоб, его сильные руки, которые одинаково ловко обращались и с карабином, и с взрывчаткой, и с канцелярской ручкой, если ему приходилось писать отчеты и донесения. Он и был тем «товарищем Павлом», о котором упомянул Тито – купание в ледяной проруби как раз и было фирменным приемом Судоплатова, который тот ввел в программу подготовки зарубежных бойцов партии.

Получается, они оба вышли из одной школы. Ковалев прекрасно помнил, как погружался в эту ледяную прорубь под Истрой перед своей самой первой командировкой – в Вену, которая была тогда столицей Австрии.

Милован Джилас вбежал в деревянный сарай в деревне Горня Трамошня, куда набились бойцы Первой пролетарской бригады и руководство Главного штаба Народно-освободительной армии, громко крича:

– Живели, братья! Я раздобыл сушеных слив!

Мешок со сливами, принесенный черногорцем, сразу пошел по кругу. Чернослив действительно был великолепен. Или все были просто очень голодны?

– Старый, – Эдвард Кардель посмотрел на Иосипа Броз Тито, который с аппетитом поедал сливы, – так что ты решил насчет Мальты? Неужели ты думаешь, что мы можем что-то там сделать?

– Время покажет. Пока мы даже и не пытались.

Кардель пожал плечами:

– Потому что это бесполезно. Лучше и не начинать.

– Разве ты забыл старую пословицу: «дорогу осилит идущий»? Оружие нужно нам, как птицам – воздух, а рыбам – вода.

– Только для его получения нужно свернуть горы…

– А чем еще мы занимаемся с самого начала войны? Сворачиваем горы… и идем по ним. – На обветренном лице Тито заиграла насмешливо-ироничная улыбка.

– Старый, – вмешался в разговор Владимир Бакарич, – идея о том, чтобы попытаться воздействовать на маршала Бастико, сама по себе хорошая. Но только нам никак не добраться ни до Ливии, ни до Италии, где он может находиться.

Тито отправил в рот последнюю сушеную сливу.

– Знаешь, Сремец, – он назвал Бакарича его старым партийным псевдонимом, – есть еще одна старая пословица: «Если гора не идет к Магомету, то он сам идет к горе». До Италии нам не добраться, но… Италия сама пришла к нам. Разве нет? Разве Зара, Пула, Ровиньо, Шибеник, Сплит – это не Италия теперь? Они превратили все наше побережье в свою новую провинцию – так нам это и надо использовать! У нас же есть там свои люди? – Он испытующе сверлил взглядом Бакарича.

– Конечно, есть. Когда там каждый второй или по крайней мере третий – или хорват, или серб.

– Ну так и используй это! Может быть, нам и не надо идти в Италию, раз Италия пришла к нам. – Тито повернулся к Джиласу и почти жалобным голосом спросил: – Джидо, больше нет слив?

– Нет. Во всей деревне больше нет…

– Какая досада!

Петр Ковалев шел по Гундуличевой улице по направлению к Преображенскому собору, чувствуя на лице ласковое прикосновение сентябрьского солнца и с жадностью разглядывая вроде бы хорошо знакомые дома и вывески. Как же приятно снова оказаться в городе, где улицы – ровные, тротуары – широкие, где камни мостовой не норовят ускользнуть у тебя из-под ног, а с неба не сыпятся шишки, пожухлая листва и прочий лесной мусор. Правое колено побаливало после изнурительных хождений по боснийским горам, но Петр, морщась, терпел боль.

В Преображенском соборе ничего не изменилось – все тот же привычный приятный запах ладана, знакомые лики святых, непередаваемое ощущение покоя и вечности. Он глубоко вздохнул и увидел, как к нему спешит протоиерей Серафим Купчевский – митрополичий наместник в Загребе:

– Владыка ждет тебя, просил передать, чтоб ты явился к нему в любое время.

Петр Ковалев заметил странный огонек в глазах келейника Михаила Предтеченского, но не придал этому значения – келейник не митрополит, может думать про себя все, что ему угодно.

– Митрополит у себя в кабинете?

– Я проведу к нему. – Так и не ответив прямо на поставленный вопрос, келейник поманил рукой, и Ковалев последовал за ним.

Гермоген, как и в прошлый раз, сидел за своим большим письменным столом, на котором тяжелыми стопками громоздились книги и журналы. Похоже, они лежали в том же порядке и положении, как и в прошлый раз – не было видно, что к ним прикасались.

А слева от митрополита, за красивым резным столиком, сидел молодой черноволосый мужчина с хитроватыми глазами и большими оттопыренными ушами и с толстым обручальным кольцом на пальце. Это был Евген Кватерник, которого некоторые звали его детским прозвищем «Дидо». Но только не те, кому «посчастливилось» попасть в застенки усташской Надзорной службы, хорватского аналога гестапо, которую он возглавлял с момента ее основания.

Гермоген холодно посмотрел на Ковалева:

– Что-то быстро вы вернулись из Приедора.

– Я поехал туда с большими надеждами, а вернулся с огромным разочарованием, – вздохнул священник. – Живущие там крестьяне оказались глухи как к шепоту христианской любви Бога, так и к голосу разума. Их интересует только собственное брюхо, мясо, хлеб и ракия – или, в лучшем случае, сливовица. А духовные идеалы, вера, церковь – к этому они просто равнодушны.

– Потому что сербы? – подался вперед Кватерник.

– Там и не разберешь… Один говорит по-сербски – а по внешности чистый хорват. И наоборот. Есть и те, что выглядят как настоящие турки – смуглые, чернявые, с усами, а когда я стал спрашивать их, не хотят ли они стать прихожанами нашей церкви, они ответили, что ходят в католическую. – Ковалев вздохнул, на губах у него заиграла принужденная улыбка. –