Шелковый Путь - Колин Фалконер

— Это немыслимо, — наконец выдавил он.

— Напротив, я слышала, как мужчины говорят, что это очень красиво. Китайцы называют их «лилейные ножки». Для них такие прелести — воплощение женственности. Возможно, они также считают красивым видеть прокаженного или однорукого. — Она покраснела и опустила лицо. — Я снова слишком откровенна с вами. Это из-за той части меня, что все еще татарка. — Она с тоской посмотрела в черную воду. — Мою бабушку и прабабушку считали очень великими женщинами. Обе правили как регентши рода, пока мужчины ждали курултая. Я никогда не буду править нигде. От девушки с лилейными ножками пользы не больше, чем от калеки.

— Я никогда не мог бы представить вас иной, кроме как прекрасной и мудрой, — сказал он ей.

Она кивнула в ответ на комплимент, но не улыбнулась.

— Моя мать была наложницей из ордо Тарахан, третьей жены моего отца. Возможно, если бы я родилась от Чаби, он бы обращался со мной иначе.

Они долго стояли, слушая журчание воды. Жоссеран не мог избавиться от образа юной девушки, постоянно терзаемой невыносимой болью ради моды, по прихоти ее отца.

— Вы, должно быть, жаждете вернуться домой, — сказала она наконец.

— Я жажду привезти весть о нашем договоре с Императором.

— И все же в вашем лице великая печаль. Вы не хотите уезжать.

— Это путешествие открыло мне глаза на необъятность земли. Я видел то, о чем другие люди лишь мечтают. Теперь я боюсь, что когда вернусь в свой мир, его границы, даже его верования, будут для меня слишком узки.

— Вы боитесь, что вам забинтуют ноги.

— Да. Да, полагаю, именно это я и имею в виду.

— Это все, что вас печалит?

Как он мог объяснить ей про Хутулун? Он знал, что когда вернется в Акру, мечта о ней исчезнет вместе с его воспоминаниями о Шанду и великой, мерцающей пустыне «Войдешь-не-выйдешь». Сердце его болело. Но что еще он мог сделать, кроме как заставить себя забыть?

— Вы знаете, что ваше возвращение будет опаснее, чем ваш первый путь сюда? — спросила она.

— Как это возможно?

— Разве мой отец, Император, не говорил вам, что между ним и его братом в Каракоруме идет гражданская война?

Жоссеран покачал головой. Хубилай не доверял ему такой информации, хотя он и подозревал об этом. Несколько дней назад он видел, как из города вышло огромное войско, направлявшееся на запад.

— Ариг-Буга также называет себя Ханом ханов, и его поддерживает Золотой род, потомки Чингисхана.

— Ваш отец, значит, узурпатор?

— Узурпатор? — Она улыбнулась. — Позвольте мне сказать вам вот что. Большинство воинов моего отца — рекруты, китайцы, уйгуры, тангуты или бирманцы, но они обучены монгольской тактике монгольскими полководцами. Пехота вооружена короткими колющими копьями, не для использования против людей, а чтобы сбивать лошадей. Когда-то огромная численность наших врагов ничего не значила перед лицом татарской конницы, но теперь, благодаря моему отцу, китайские и уйгурские солдаты, которых они когда-то так легко побеждали, стали более чем достойными противниками. Хубилай потерял свой дом и свою легитимность, но взамен он обрел империю. Так что теперь узурпатор — Ариг-Буга. Потому что так же верно, как то, что солнце взойдет и зайдет, он не победит моего отца на поле боя, а именно власть делает Хана ханов, а не легитимность.

— А как же вы? — прошептал Жоссеран.

— Я? — прошептала она, не совсем понимая его вопрос.

— Какого Великого хана вы считаете узурпатором?

— Мое мнение не имеет значения. Я ни монголка, ни китаянка. Во мне кровь Чингисхана, но ноги китайской принцессы. Я не могу скакать на коне и даже далеко ходить сама. Я больше не Человек. Я — жертва моего отца тем, кого он покорил. — Она остановилась. — Я устала. Вам следует уйти. Надеюсь, мы еще встретимся.

— Не думаю, что такое счастливое событие вероятно. Но я желаю вам мира Божьего.

— И вам того же. И тысячу благословений нашему Отцу-Который-На-Небесах, — сказала она, используя имя, которое она дала Уильяму.

— Моя госпожа, — пробормотал он и поклонился.

И там он ее и оставил, в Саду Освежающего Источника, принцессу с сердцем татарки, телом куклы и крошечными, ужасными, лилейными ножками ребенка.

Они отправились в путь во вторую луну осени, в сопровождении сотни императорских воинов. Сартак вел авангард со Пьяницей и Злюкой. Они взяли дорогу на юг, к кишащим деревням и городам, что простирались вдоль зеленых равнин Катая, а затем к пыльным и скудным тропам Шелкового пути на запад.

***

Часть 6

Поющие пески

Пустыня Такла-Макан

от праздника Успения

Богородицы до праздника Святого Михаила

***

XCIV

Лето было бездождливым, и колючая дымка от веяной половы смешивалась с мелкой лессовой пылью, принесенной с северных степей. Это был мир настолько золотой, что трудно было отличить тропы от рек. Поля были уложены круглыми камнями с речных отмелей, чтобы верхний слой почвы не превращался в пыль и не уносился ветром. Целый пейзаж лежал, медовый и удушливый.

За этой желтой завесой скрывались свидетельства лихорадочного летнего труда крестьян: тщательно ухоженные тутовые сады, где кормились драгоценные шелкопряды; сено, сложенное в ульи с закрученными верхушками; зимнее зерно и овощи, сохнущие на крышах. Кое-где еще несколько крестьян трудились с серпами на своих полях, их жилистые коричневые тела были одеты лишь в набедренные повязки. Мулы, навьюченные плетеными корзинами, доверху набитыми последним урожаем, тащились по осыпающимся тропам на берегах Желтой реки.

Чем дальше они продвигались на запад, тем чаще им встречались признаки военных приготовлений: императорская конница в пластинчатых доспехах; легковооруженные новобранцы, шагавшие на запад с короткими копьями на плечах; эскадроны уйгуров и тангутов под предводительством татарских офицеров в крылатых шлемах.

В памяти Жоссерана вновь всплыло предостережение Мяо-Янь: «Ваше возвращение будет опаснее, чем ваш первый путь сюда». Если начнется война, они могут застрять здесь, в Катае, на долгие годы. И тогда их договор, когда… если… они доберутся до Акры, не будет стоить ровным счетом ничего.

Уильям больше не тревожился ни о настоящих, ни о будущих опасностях. Все его мысли обратились внутрь, к осознанию собственного провала. Он думал, что обрел для Христа царя; вместо этого его самого выставили дураком.

Сто священников! Как собрать такую