Кингс Хайвей - Роман Зинзер

Потом в октябре у нас кончились курсы, и у меня кончились деньги. Я уехал в Нью-Йорк. Она вернулась на облако.

Теперь она иногда мне пишет в «Фейсбуке» бессмысленные «Как дела?» и «Когда ты приедешь в Колумбию?». Отвечаю: «Дела хорошо», «Очень хочу приехать, но пока не могу», «Perdoname, pero un poco màs tarde». Я, вообще, не очень уверен, что такая страна существует. И что она сама еще существует.

***

Сегодня двадцать шестое декабря, ночь после Рождества. За вчера мне выдали двойную дозу зарплаты, что очень вовремя: завтра «дедлайн» оплаты спортзала. Спортзал меня бесит: все равно некому щупать мои развитые причиндалы, но это уже привычка. Брошу железки и бег по ночам – начну тратить деньги на сигареты. А они здесь дорогие, намного дороже качалки.

Нам пора закрывать ресторан, осталось выгнать последнюю парочку, протереть столы, закинуть стулья на эти самые столы и спереть по бутерброду.

Всю смену каждый новый посетитель мне сообщал: «Там такой снегопад!» и «Как вы попадете домой после работы?». Я отшучивался, что я из России и не боюсь. Один товарищ сказал: «Метро на Бруклин не ходит, мосты перекрыты».

– А вас будут развозить по домам? – спросил последний парень-клиент, когда мы пытались стянуть у него из-под руки полупустые тарелки, чтобы вынудить его побыстрее свалить.

– Нет, – ответили я, Баха и Джейн, официантка.

– А где вы живете?

– В Бруклине, – мы ответили хором.

Бруклин, чтобы было понятно, – это часть острова. Манхэттен, где сейчас мы, связан с ним тремя большими мостами.

– Ночуйте здесь тогда, – продолжил парень, – в Бруклин вы не уедете, а значит, и нам не надо спешить. Мы через дорогу живем.

– Почему не уедем? – дальше диалог вела Джейн как самый опытный переговорщик.

– А, да вы понятия не имеете, что там на улице. Ну тогда сами увидите. И дайте мне чек, пожалуйста.

На улице был снег. Представьте ураган «Катрина» зимой. Представьте темную ночь и ни единой души на Манхэттене. Света на полфонаря. Бродвей стал зимней тропой в сельский клуб. Метро работало, но, как гирлянда с прошлого года, кусками.

Джейн пошла ночевать к подруге в двух кварталах от «Плазы». Баха, доехал со мной до Канал-стрит и потерялся где-то в толпе: все люди с поверхности переместились под землю. Оттуда, сделав двадцать пять пересадок и пройдя пешком по сугробам две остановки, отморозив лицо, я попал в терминал вокзала и торгового центра «Атлантик-Пасифик». Полпути было пройдено. «Атлантик-Пасифик» – это уже Бруклин.

Магазины в самом торговом центре, естественно, давно были закрыты, находиться можно было только в прихожей между перроном и станцией метро со сквозящей металлической дверью на улицу. Дальше поезда не ходили. Помимо меня в этом отсеке спасалось, распластавшись на кафельном полу от усталости, человек пятьдесят. Столько же людей толпилось у выхода, готовых ринуться к первому автобусу или такси. Ни того, ни другого там не появлялось.

Для ста человек в одной комнате было тихо. Только один большой черный дядька вслух матерился на погоду и государство. Мужик с дипломатом, прислонившийся к центральной колонне, спросил у соседей разрешения закурить. Соседи дали добро, взяв с него дань по сигарете.

– Повезло нам с погодой, да? – Дипломат попробовал начать разговор, но ему только кивнули. Все очень устали.

Я закурил от него тоже. Больше нечего было делать. Мое лицо, поколотое снегом, оттаяло и по ощущениям напоминало отек. Сильно знобило. Очень сильно.

Кто-то крикнул про подъезжающий маршрутный автобус, и половина обитателей комнаты ринулась на перехват. Я видел в окне, как их заметало на остановке. Черный мужик, полоскавший американский Конгресс и лично мэра Блумберга за неготовность к снежной атаке, стоял первым в очереди. Авантюристы держались недолго: через пятнадцать минут все вернулись в берлогу. Автобуса не было. Афроамериканец проворчал несколько факов в адрес увязшей в снегу пустой машины полиции.

Потом, минут через тридцать, на большом электронном табло сообщили о реанимации линии метро R. Она проходит в трех километрах от моего дома на Кингс-Хайвее.

Три километра можно пройти и пешком. Оторвав согревшийся зад от кафеля, я полез под землю, очень хотелось домой: лечь в кровать и жевать обветренный сэндвич за книгой про Че Гевару, недавно взятой в местной русской библиотеке. За мной в метро потянулись другие, тоже настроившись на моцион.

На местности все было иначе: очень холодно и ни хрена непонятно, куда надо идти. В трех километрах были дом и тепло, но я бы сдох за эти три километра.

Я задубел за минуту, пройдя метров двадцать по улице. Сил организму хватало только на то, чтобы дрожать. Было страшно, вообще не шучу, мне было страшно. Я вернулся в метро, вытряхнул снег из кроссовок и поехал обратно к «Атлантик-Пасифик». Когда я лег на полу в подсобке вокзала на свое прежнее место, было три ночи. Зуб на зуб стал попадать к четырем.

Снегопад к тому времени вроде кончился, теперь надо было ждать, когда расчистят железную дорогу, ту, которая идет по поверхности. Рядом со мной сидели одна женщина средних лет, достаточно крупная, чтобы не чувствовать холода, и два мужика. Один был тот с дипломатом; он, кажется, спал. Другой, жидкоусый, видимо, мекс, говорил по телефону, помогая себе бурными жестами описывать погодный коллапс чьему-то уху на том конце провода.

Он мне напомнил кое-кого, кто точно так же был щедр на жесты. Его звали Мурат.

***

Когда Мурату звонили, он в одну руку брал телефон, другая была нужна ему для выражения эмоций. Если в это время он вел машину, то на руль он ставил колено, и его пассажиры начинали проверять прочность ремней безопасности.

– Моя жена не дает мне водить машину, чаще она за рулем. У меня мотоцикл.

Мурат был моим преподом английского. В институте в Атланте, помните? Среднего роста, но ниже меня, с лицом и глазами Синбада и лысым черепом Брюса Уиллиса. Наш первый урок он начал с такого заявления, призванного якобы растопить лед между учителем и студентами:

– Я расскажу вам три факта о себе. Два будут правдой, один будет ложью. Определите, где ложь. Got it? А потом поменяемся, и вы мне расскажете. Так вот. Я в пятнадцать прыгнул с парашютом. У меня было пятнадцать мотоциклов. И я шесть лет занимаюсь серфингом. Что здесь ложь?

– А ложь только одна? – спросил кто-то.

– Парашют тогда, – сказал я наобум.

– Марк почти прав. В Советском Союзе, а я родился и до