Орловский и ВЧК - Владимир Черкасов-Георгиевский

Локкарту, заключенному после этого в кремлевскую квартиру, лишь там и удалось вновь увидеться с возлюбленной. Освобожденную из тюрьмы Муру привел к нему сам Петерс, и она посещала арестанта Локкарта в течение ближайшего месяца. Высланного потом на родину главу «заговора джентльменов» графиня Бенкендорф провожала на вокзале.

То, что Брюс Локкарт говорил о Муре вслух, потом осталось в его дневнике: «Она была аристократкой. Она могла бы быть и коммунисткой. Она никогда бы не могла быть мещанкой… Я видел в ней женщину большого очарования, чей разговор мог озарить мой день…» Из распахнувшихся бортов шубы графини выглянул белый ажурный пуховой платок и часть гибкой шеи в стойке черных кружев. Прелестнейшее лицо Муры с широко расставленными глазами под краем соболиной шапочки никак не дышало растерянностью дамы, недавно оказавшейся без чувств. Оно было уверенно, сочные пурпурные губы, видимо, только что, в коридоре, были освежены помадой. Орловский по-прежнему держал маску служебной приветливости, внутренне напрягаясь и быстро вспоминая все, что о ней знал.

Мура была «дважды» графиня, она родилась в семье графов Закревских и происходила по прямой линии от Петра Первого. В 1742 году у дочери Петра Великого Государыни Елизаветы Петровны от ее морганатического брака с вельможей Алексеем Разумовским родился сын, положивший начало роду графов Закревских.

Графиня Мария Закревская, из-за кошачьей грации переименованная друзьями в Муру, являлась правнучкой приятельницы Пушкина Аграфены Закревской. Ее прабабушка была супругой графа А. А. Закревского, занимавшего при Государе Николае Первом посты генерал-губернатора Москвы, Финляндии, министра внутренних дел Империи. О ней Пушкин писал Вяземскому: «Я пустился в свет, потому что бесприютен. Если бы не твоя медная Венера, то я бы с тоски умер. Но она утешительно смешна и мила. Я ей пишу стихи. А она произвела меня в свои сводники…»

Прабабушку Муры поэт называл также «Клеопатрою Невы» и посвятил ей стихотворение «Портрет»:

С своей пылающей душой,

С своими бурными страстями,

О жены Севера, меж вами

Она является порой

И мимо всех условий света

Стремится до утраты сил,

Как беззаконная комета

В кругу расчисленном светил.

Стихи превосходно подходили и к образу Муры, которая после окончания Смольного института благородных девиц оказалась в Лондоне, где ее старший брат служил в русском посольстве. Там она познакомилась с другим дипломатом, родственником российского посла Бенкендорфа графом Иваном Александровичем Бенкендорфом, и в 1911 году вышла за него замуж.

Через год графиня Бенкендорф переехала с мужем в Берлин, где он продолжил карьеру секретарем посольства. Ее красоту отличили однажды на придворном балу в Потсдамском дворце — двадцатилетняя Мария была представлена Кайзеру Вильгельму, который протанцевал с ней дважды.

Когда началась первая мировая война, Германию Бенкендорфам пришлось покинуть. У них был годовалый сын, семья стала жить в Петербурге, а Мура — со своим иностранным акцентом кокетничать в его великосветских салонах.

У графа родовые земли располагались в Эстляндии, 1917 год застал Бенкендорфов уже с двумя детьми (у них родилась дочь) в имении под Ревелем. Осенью Мура отъехала в Петроград, а под Рождество в Эстляндии голытьба из соседней Бенкендорфам деревни дрекольем убила Ивана Александровича и сожгла его дом.

Дети Муры с гувернанткой укрылись у знакомых в Ревеле, куда поезда из России перестали ходить еще в октябре. А графиню зимой в начале 1918 года выгнали из ее петроградской квартиры, чтобы разместить там Комитет бедноты. У нее не было драгоценностей, денег, как и родственников рядом: сестры Муры вместе с родителями находились на российском юге, брат — за границей.

Положение сложилось такое, что мужчины из прежнего приличного общества, бывало, стрелялись, а женщины готовы были идти на панель. Но поселившаяся в жалкой комнатке Мура, зная кое-кого из господ британского посольства, пол-января как на службу приходила туда, на Дворцовую набережную, 4, после приемных часов поболтать, посидеть за чашкой чая. И, наконец, тридцатилетний Локкарт, бывший вице-консулом Великобритании с 1912 по 1917 год в Москве, полюбивший там катание на коньках на Патриарших прудах, спектакли Художественного театра, ночные рестораны с цыганами, обратил на нее внимание.

Об этом дипломат так записал в дневнике: «Сегодня я в первый раз увидел Муру…Она зашла в посольство. Она старая знакомая Хилла и Герати,  и частая гостья в нашей квартире. Ей 26лет…Руссейшая из русских, к мелочам жизни она относится с пренебрежением и со стойкостью, которая есть доказательство полного отсутствия всякого страха…»

Все, что касалось истории обманутых джентльменов, являлось для Орловского дамокловым мечом. Напрямую с Локкартом он не был связан, но сотрудничал с разведчиком его окружения Сиднеем Рейли, работавшим в России с весны 1918 года под кодовым именем СТ1.

«Кто теперь знает, не рассекретил ли меня Сидней перед главой здешних британцев? — думал Орловский. — И не проболтался ли в таком случае Локкарт о лжекомиссаре своей Муре? Вольно или невольно намекнула она в этом отношении, назвавшись Мурой передо мной как перед человеком ее круга? — неслось у резидента в голове. — Или просто была уверена, что председатель Центральной следственной комиссии СКСО должен слыхать о ней, оскандалившейся по столь громкому делу?»

Как бы то ни было, Орловский постарался придать глазам наиболее отстраненное выражение, проговорив:

— Очень признателен за вашу готовность помочь следствию. Я, как вам уже должны были сообщить, председатель Центральной уголовно-следственной комиссии Комиссариата юстиции, зовут Брониславом Ивановичем Орлинским.

— Какой же вы Иванович, Бронислав? — печальный изгиб губ и бровей дамы изменился на капризный. — Вам пока можно без отчества.

Графиня не мигая смотрела на него расширенными глазами с пляшущими искрами, и Орловский, не избалованный женщинами на советской службе и подпольной работе, взволновался. Как всегда, при рождающемся увлечении дамой он раскаянно думал о своей невесте в Гельсингфорсе Лизе Тухановой, красавице, дочке фрейлины Ее Величества убиенной Государыни Александры Федоровны, но ведь с барышней не видались уже полтора года.

— Благодарю вас, гражданка Бенкендорф, — кивнул Орловский Муре и сделал знак вошедшей стенографистке усаживаться, начинать запись, снова обратившись к свидетельнице: — Так что же вы видели?

Мура вздохнула и заговорила со своим акцентом:

— Я шла по двору дома, около которого все случилось, возвращаясь от знакомых в полдень. И когда выходила через арку на улицу, сначала услыхала свист, стук и завывания. Выглянула из-за угла и вижу, что на тротуаре сидят трое в дезабилье: двое мужчин в исподнем, а дама в совершенном неглиже. А перед ними по