Весь Рафаэль Сабатини в одном томе - Рафаэль Сабатини

— Я ничего не видел, господин мой, только кольцо, ничего больше. Но я его не рассматривал.

Кардинал продолжал испытывающе смотреть на пажа.

— Иди, приведи этого человека, — наконец произнес он.

Юноша ушел, но вскоре появился снова, отодвинул в сторону ковер, маскировавший дверь, и впустил человека среднего роста, закутанного в черный плащ. Лицо его от подбородка до лба было скрыто темной маской, на фоне которой ярко выделялась золотистая шевелюра.

Кардинал сделал знак, и юноша удалился. Тогда гость, подойдя поближе, сбросил плащ, под которым обнаружился богатый камзол из лилового шелка; на украшенном бриллиантами поясе висели шпага и кинжал. Он сорвал маску, открывая красивое, хотя и безвольное лицо. Джованни Сфорца, властелин Пезаро и Катиньолы, отвергнутый муж мадонны Лукреции, дочери папы Александра.

Кардинал мрачно, но без удивления смотрел на своего племянника. Вначале он ожидал увидеть всего лишь посланца хозяина кольца. Но, разглядев очертания фигуры и длинные золотистые волосы, он сразу же распознал в вошедшем Джованни, еще до того, как тот снял маску.

— Я всегда считал тебя немного не в своем уме. Но не настолько же, — мягко сказал кардинал. — Что привело тебя в Рим?

— Необходимость, мой господин, — ответил молодой тиран. — Необходимость защитить свою честь, которая вот-вот будет загублена.

— А твоя жизнь? Или она уже не имеет значения?

— Жизнь без чести бессмысленна.

— Звучит благородно. Такому учат в школе. Но, рассуждая здраво… — Кардинал пожал плечами.

Джованни, однако, оставил эти слова без внимания.

— Неужели вы считаете, господин мой, что я должен смириться с положением изгнанника, над которым все смеются? Что я не должен отомстить этому гнусному папе, из-за которого я сделался мишенью насмешек и предметом анекдотов по всей Италии? — Лицо Джованни выражало неприкрытую ненависть. — Неужели мне надо, по-вашему, оставаться в Пезаро, куда я бежал, спасаясь от покушений на мою жизнь, и не предъявлять счета?

— Что у тебя на уме? — спросил дядя и с оттенком иронии добавил: — Уж не собираешься ли ты убить святого отца?

— Убить? — Джованни горько усмехнулся. — Разве мертвые страдают?

— Возможно, в аду, — ответил кардинал.

— Возможно. Но мне нужно знать наверняка. Я хочу сам быть свидетелем страданий, которые могут пролить бальзам на мою израненную честь. Я нанесу ему такой же удар, какой он нанес мне, по его душе, не по телу. Я раню его в самое больное место.

Асканио Сфорца, выглядевший в своей пурпурной мантии еще более высоким и стройным, чем был от природы, медленно покачал головой.

— Это безумие! Тебе лучше уехать обратно в Пезаро. В Риме тебя подстерегает опасность.

— Поэтому я в маске. И пришел к вам, мой господин, чтобы найти здесь убежище, пока…

— Здесь? — резко переспросил кардинал. — Ты, очевидно, думаешь, что я так же безумен, как ты. Неужели ты не понимаешь, что как только просочится слух о твоем пребывании в Риме, тебя будут искать прежде всего здесь. Если ты сделал свой выбор, если решил мстить за прежние оскорбления и не допустить новых, то я, твой родственник, не буду отговаривать тебя. Но здесь, в моем дворце, ты не можешь оставаться, ради своей собственной безопасности. Донести может хотя бы тот паж, который привел тебя сюда. Я не могу поручиться, что он не видел герба на твоем кольце. Надеюсь, что не видел. Но если это не так, то о твоем прибытии уже известно.

Джованни смутился.

— Но если не здесь, то где же в Риме я могу быть в безопасности?

— Я думаю, что нигде, — с иронией ответил Асканио. — Ты можешь рассчитывать на Пико разве что. Ваша общая ненависть к папе должна связать вас крепкими узами.

Итак, жребий был брошен. Ведомый роком, властелин Пезаро разыскал графа Антонио Мариа Пико Мирандолу в его дворце у реки, где, как и предвидел Асканио, Джованни ждал сердечный прием.

Здесь он прожил до конца мая, лишь изредка выходя из дворца и всегда в маске — это ни у кого не вызывало удивления: в пятнадцатом столетии люди в масках на вечерних улицах Рима были обычным явлением. В беседах с Пико он не раз обсуждал свои планы, развивая ту же мысль, которую высказал кардиналу вице-канцлеру.

— Он ведь тоже отец — этот Отец Отцов, — сказал он как-то. — Нежный, любящий отец, чья жизнь в его детях. Он живет ими и для них. Лиши его детей, и жизнь станет пустой, бессмысленной, а сам он превратится в живой труп. Вот — Джованни, его любимец, зеница ока, он сделал сына герцогом Гандийским, герцогом Беневенто, принцем Сесса, властителем Теано и еще Бог знает кем. Вот кардинал Валенсиа, вот Джуффредо, принц Сквилласа, и, наконец, моя жена Лукреция, которую папа украл у меня. Ты видишь, как много уязвимых пят у нашего Ахилла. С кого же мы начнем, — вот в чем вопрос.

— И каким образом, — напомнил Пико.

На эти два вопроса ответила сама судьба, и сделала это очень скоро.

Властитель Пезаро вместе с Пико и его дочерью Антонией 1 июня отправились на виноградники Пико в Трастевере. Вечером, когда они уже собрались возвращаться в Рим, к графу подошел управляющий. Недавно он вернулся из дальней поездки и должен был что-то сообщить хозяину.

Пико попросил своего гостя с дочерью и сопровождающими не ждать его и добавил, что вскоре догонит их. Но управляющий задержал Пико дольше, чем тот рассчитывал, поэтому, хотя компания довольно медленно двигалась к городу, Пико еще не было с ними, когда они приблизились к реке. На узкой улочке перед мостом они неожиданно столкнулись с величественной кавалькадой. Дамы и кавалеры держали соколов на запястьях, их сопровождали собаки. Джованни и Антония были вынуждены уступить дорогу.

Джованни хорошо разглядел только одного человека в этой процессии — высокого, прекрасно сложенного красавца в зеленом плаще, украшенном плюмажем берете на золотисто-каштановых волосах. Молодой человек, во взгляде которого чувствовалась дерзость, казалось, не замечал в этот миг никого, кроме Антонии, полулежащей в своем паланкине, кожаные занавески которого были раздвинуты.

Властителя Пезаро охватило внезапное волнение: этот краг сивый кавалер был не кто иной, как герцог Гандийский, старший и самый любимый сын святого отца. Он заметил, как глаза герцога скользнули по его рукам, держащим поводья, и как герцог обернулся в седле и дерзко уставился на Антонию, которая покраснела под его неотрывным взглядом. И когда, наконец, паланкин двинулся дальше, он увидел через плечо, как один из всадников, очевидно, слуга герцога, покинул кавалькаду и последовал за ними. Этот слуга упорно ехал по