Весь Рафаэль Сабатини в одном томе - Рафаэль Сабатини

— Бог свидетель, Робин, — проговорила она, — по-моему, прежде вы не допускали таких вольностей.

Однако лорд ничуть не смутился. Он привык к изменчивости ее настроений, к тому, что она жила как бы в двух ипостасях, унаследованных от упрямца отца и строптивой матери. И был исполнен решимости любой ценой выжать из этого мгновения все, что можно. Ему не терпелось наконец-то избавиться от гнетущего напряжения.

— Вольности? Но ведь я порабощен, а не волен. Порабощен любовью и обожанием. Неужели вы отвергнете меня? Неужели?

— Не я, но судьба, — многозначительным тоном ответила Елизавета, и он понял, что она думает о хозяйке Камнора.

— Скоро судьба исправит собственные ошибки. Теперь уже очень скоро, — лорд взял ее за руку, и королева растаяла. Ее чопорность испарилась, и она не отняла ладонь. — А когда это случится, милая, я назову вас моей.

— Когда это случится, Робин? — едва ли не в страхе спросила королева. Казалось, внезапное ужасное подозрение овладело ее разумом. — Когда случится что? Что — это?

Он на миг замялся, подбирая слова, а Елизавета пристально и пытливо вглядывалась в его лицо, белевшее в сумерках.

— Когда эта бедная больная душа успокоится навеки, — сказал лорд наконец и добавил: — Уже скоро.

— Ты и прежде говорил так, Робин. Но этого не случилось.

— Она вцепилась в жизнь с упорством, совершенно невероятным для человека в се состоянии, — объяснил лорд, не осознавая зловещей двусмысленности своих слов. — Но конец близок, я знаю. Это вопрос нескольких дней.

— Дней? — королева содрогнулась и подошла к краю террасы. Лорд следовал за ней. Какое-то время Елизавета молча стояла на месте, глядя на темную маслянистую поверхность воды. — Ведь вы любили ее одну, Робин? — спросила она странным, неестественным голосом.

— Я любил лишь одну женщину, — отвечал безупречный дамский угодник.

— Но вы женились на ней и, говорят, по любви. Хорошо, пусть без любви, но это — брак. И вы можете так спокойно говорить о се смерти? — голос королевы звучал печально. Она пыталась понять лорда Роберта и таким образом заглушить свои давние сомнения на его счет.

— А кто виноват? Кто сделал меня таким? — он вновь смело обнял се; стоя бок о бок, они смотрели сквозь сумрак вниз, на стремительные воды реки. Они-то и подсказали лорду образное сравнение. — Наша любовь — что бурный поток, — продолжал он. — Противиться ей, — значит, попусту тратить силы. Короткая борьба, агония, а потом — гибель.

— Но если отдаться на волю волн, вас унесет.

— Унесет в страну счастья! — воскликнул Дадли и вновь запел свою старую песню: — Скажите, что, когда… что после всего я смогу назвать вас моей. Не лукавьте с собой, послушайтесь голоса природы, и вы достигнете счастья.

Елизавета взглянула на него снизу вверх Лорд заметил, как взволнованно она дышит.

— Могу ли я верить тебе, Робин? Могу ли я верить тебе? Дай мне правдивый ответ, — взмолилась королева. Сейчас она была просто женщиной, восхитительно слабой женщиной.

— А какой ответ даст вам ваше сердце? — произнес лорд, придвигаясь еще ближе и нависая над ней.

— По-моему, да. Могу. Во всяком случае, должна. Я не в силах ничего сделать с собой. В конце концов, я всего лишь женщина, — пробормотала она и вздохнула. — Да будет так, как ты желаешь. Возвращайся ко мне свободным.

Дадли склонился над ней, промямлил что-то бессвязное, и королева подняла руку, чтобы погладить его по смуглой поросшей бородой щеке.

— Я вознесу тебя к вершинам величия, недоступным ни одному мужчине в Англии, а ты дай мне счастье, какого не видать ни одной женщине.

Лорд схватил ладонь Елизаветы и страстно припал к ней губами. Его ликующая душа пела победную песнь. Пусть трепещут Норфолк, Сассекс, остальная постнорожая братия — скоро он будет подзывать их к себе свистом, будто собачек.

Влюбленные взялись за руки и вернулись на галерею, но тут вдруг лицом к лицу столкнулись с тощим прилизанным господином, который низко поклонился им. На его хитроватой, чисто выбритой монашеской физиономии играла улыбка. Мягким спокойным голосом, с заметным иностранным акцентом он объяснил, что не имел намерения мешать, а просто хотел выйти на прохладную террасу. Затем он вновь поклонился и пошел своей дорогой. Это был Альварес де Куадра, епископ Аквилский, испанский посол, с глазами, похожими на глаза Аргуса.

Лицо юной королевы окаменело.

— Хотела бы я, чтобы мне так же верно служили за границей, как здесь служат испанскому королю, — сказала она громко, чтобы удаляющийся посланник расслышал эту сомнительную похвалу, а затем добавила, обращаясь только к милорду, затаив дыхание: — Шпион! Филипп Испанский еще услышит об этом!

— Он услышит и еще кое о чем. Какое это имеет значение?

— со смехом спросил милорд.

Они в молчании прошли по галерее, мимо стоявшего на страже бдительного часового, и вступили в первый коридор. Вероятно, встреча с де Куадра и ответ милорда на комментарий королевы заставили ее спросить:

— А чем она больна, Робин?

— Недуг неизлечим, — ответил лорд, прекрасно понимая, к кому относится этот вопрос.

— Кажется… кажется, ты говорил, что конец близок.

Он мгновенно уловил ее мысль.

— Да, действительно. Она вот-вот скончается, если уже не умерла.

Он лгал, ибо никогда еще Эми Дадли не чувствовала себя настолько хорошо, как сейчас. И в то же время он говорил правду, потому что жизнь ее зависела от воли мужа, и можно было считать, что ее песенка спета. Лорд знал, что переживает решающие мгновения, от которых зависит его карьера. Судьбоносный час настал. Стоит проявить слабость и нерешительность, и он упустит свой шанс безвозвратно. Настроения Елизаветы были столь же изменчивы, сколь упорны и постоянны были происки его врагов. Надо нанести удар как можно быстрее, пока королева не передумала. Надо вступить в брак с нею, неважно, тайный или открытый. Но сперва необходимо стряхнуть с себя сковывающее ярмо, избавиться от камнорской хозяюшки.

На основании доказательств, которые представляются мне убедительными, я полагаю, что лорд обдумывал этот шаг с чудовищным хладнокровием и безжалостностью, свойственными его эгоистичной натуре. Выскочка, правнук плотника, имевший лишь два поколения знатных предков (причем и отец, и дед его кончили на плахе), он вдруг завладел королевой, жертвой плотской страсти, не желавшей видеть ничтожество, прячущееся в прекрасной телесной оболочке, и уже протянувшей руку, чтобы утвердить его на троне. Будучи тем, чем он был, Дадли клал жизнь своей жены на чашу зловещих весов собственного честолюбия. И тем не менее когда-то он любил ее, и любил более искренне, чем сейчас королеву.

Прошло около пяти лет с тех пор,